Время воды
Шрифт:
Взращенный как личность и возмужавший как особь среди бескрайних водных просторов, Косберг боялся леса, особенно хвойного. Я, как в меру образованный городской житель, считал лес пережитком прошлого и имел к нему такое же отношение, как и расположенный в помещениях «ЛенЛесТорга» склад, в котором Керим хранил замороженные куриные ноги. Вместе с тем, суровая действительность требовала пересмотра привычек и мнений — наша «Родина», как и предсказал Косберг, оказалась далеко не единственной. Отчеты и рапорты, поступавшие от невидимых «скунсов», свидетельствовали, что свободное экономическое пространство стремительно и неуклонно сужается, попытки проникновения на сопредельные территории
Верховный аппарат той из «родин», что села своей безразмерной задницей на нефтяную иглу, состоял из выходцев и выбросов бывших органов внутренних дел. Их коммандос были малообщительными и скрытными, хотя узнаваемыми издалека — все они имели апоплексический нервозный вид.
«Родиной-0,5» и монополизированным ею спиртом заправляли бывшие комсомольские вожаки, мятые и испитые, горько ностальгирующие по ушедшим временам. Они отличались особым коварством и подлостью.
Еще одна «родина» была представлена кланом пожарников. Пожарные справедливо считались самыми ограниченными и консервативными. Зная, что все на свете может сгореть до золы, они не признавали ни банкнот, ни векселей, ни кредитных карточек, они копили средства в пузатых золотых слитках, золото же хранили не в банках, а в красных пожарных грузовиках. В них же они ходили в свои походы на бизнес.
По тем же принципам формировалась и складывалась человеческая инфраструктура в тех «родинах», которым удалось застолбить за собой уголь, металлы и газ.
Кланы комплектовались бюрократами, судьями, разведчиками и контрразведчиками, предприимчивыми представителями духовенства и лицами, призванными охранять природу и культуру от посягательств интеллигенции.
Свою «отчизну» пытались создать даже гомики. Начав скромно и тихо с пирсингов и педикюров, они постепенно захватили все коммерчески выгодные участки искусства.
И это были не какие-нибудь бандиты, а люди, пребывающие на весьма почетных и уважаемых должностях. Все они, в силу профессиональной и личностной выучки, являлись носителями насилия: отъемщиками, фискалами и провокаторами — и не могли быть полезны в созидательных областях. Население, подпавшее под перекрестный гнет целой сети государственных аппаратов, привычно помалкивало, язык не поворачивался от страха или от пьянства. Общество переваривало само себя, становясь собственной противоположностью — антиобществом. Впрочем, мотивы населения интересовали меня меньше всего, в период реабилитации на подводной лодке Косберга я навсегда утратил с ним связь.
В основе развития малых «родин», в том числе и нашей, лежала потребность в экспансии. Без экспансии наступает стагнация. Без экспансии невозможно счастье как государственное понятие.
Поначалу, когда «родины» больше походили на шайки, чем на державы, они развивались достаточно хаотично — каждая пыталась забрать себе то, что находилось ближе. Но вскоре (практически одновременно) у «родин» проявился инстинкт самосохранения, подтолкнувший их к четкой специализации. Был ли этот инстинкт врожденным свойством родинообразующих индивидуумов или же был привит неким находящимся над схваткой субъектом, разводящим участвующие в процессе огосударствления стороны по разным углам, я не знал, а Косберг говорить на эту тему отказывался, буквально выходил из себя, когда замечал, что мои вопросы касаются этой темы.
Но именно инстинкт самосохранения вкупе с самобытностью личности Косберга повел «Родину-6» в леса, в то время как остальные устремились к более понятным
На лесозаготовки было рекрутировано максимальное количество «бобров», чья психика сравнима с полупроводником и зачастую перегорает от сложных перипетий городской жизни. В черте города остались два взвода для охраны особо важных объектов, ибо бездействующая армия представляет опасность, особенно в мирное время. В эргономических целях решено было не приобретать технически сложных машин и механизмов. В дело пошли проверенные тысячелетиями лопаты, тачки и топоры. Высокая производительность обеспечивалась четким разделением труда на «первых бобров» и «вторых». Сначала работали «первые» номера, в то время как «вторые» их надзирали и конвоировали. На следующий день они менялись ролями и «первые» вымещали на «вторых» горечи и обиды. В результате и суммарная агрессия была на нуле, и кривая добычи леса неуклонно шла вверх.
Сам я в лесу бывал редко, ограничился тем, что сварганил ксиву ведущего специалиста по чаге. Косберг — и того реже, с тех пор, как мы избавились от избытка «бобров», он увлекся кредитно-финансовой деятельностью, в его кабинете появились говорящие по-японски весы, на которых он взвешивал и перевешивал мешки с валютой. Иностранные деньги он отправлял в Москву спецавтотранспортом, которым вывозят из города мусор.
— Вы до сих пор презираете деньги, каперанг? — спросил я однажды.
— Да разве это деньги? — в ответ спросил Косберг, отвлекшись от перевешивания. — А знаешь ли ты, Виктор, что я, как командир лодки, получал триста «рэ» на берегу и еще плюс столько же в море — походные, а еще паек и амуниция, включая нижнее белье. Вот это были деньги. А сейчас… от этих денег все зло.
— Тогда зачем все это нам? — недоумевал я. — Упраздним деньги, введем честный товарообмен…
— Было бы справедливо поступить так, но… — Косберг наморщил нос. — Но, видишь ли, этого я не решаю. Там, наверху, знают больше.
— Где это «там»?
— Ну, там, — неопределенно ответил он, сплюнув под ноги. — В общем, мне так сказали: та из «родин», которая привезет больше всех денег в Москву, получит право подмять под себя все остальные.
— В Москву? Вот, значит, откуда растут эти ноги, — пробормотал я, поняв намек о природе хозяина Косберга. — Значит, скоро деньги обесценятся окончательно. Но, товарищ капитан, они не обманут?
— Не знаю, — Косберг почесал за ухом. — Вроде бы, не должны. Кое-какие правила их игры я понимаю, кое-какие — нет. Думаю, они выбирают самую жизнеспособную «родину», изучали Дарвина и испытывают теперь его постулаты на нас.
— А вы?
— Зачем мне какой-то Дарвин? Я побывал во внутренностях океана, в самых темных его уголках. Океан не сюсюкается с тобой, он либо учит тебя, либо убивает. Неопытному подводнику кажется, что в мутной воде основная борьба ведется между хищниками и планктоноядными, но на самом деле это всего лишь процесс питания. Настоящая борьба идет среди родственников: окунь против окуня, акула — против акулы, осьминог — против осьминога. Так выясняется слабый. Слабого можно есть. У людей точно так же, а у «родин» — тем более.