Время волка
Шрифт:
— Меня зовут Йозеф Хугон, — представился богатырь. — Из Пепинет. Я говорю за людей там. И мы должны сообщить об этом. Два дня назад мы нашли несколько разорванных животных на обочине заброшенной дороги, молодую косулю и двух зайцев. Только разорванных, не съеденных. Как будто бы бестия была в бешенстве и убивала всех без разбора, кто попадался на пути.
— Вы уверены, что это была бестия?
— Кто это должен быть иначе?
Лафонт воздержался от указания на лисиц, рысей или волков. Люди видели только бестию, независимо от того, что случилось.
— Где точно это
Перо секретаря скрипело по бумаге, пока крестьянин точно описывал место.
Лафонт избегал взгляда крестьянина, пока делала вид, что перебирал документы. При этом он быстро выглянул в окно. Всадник всё ещё был там. Лафонт осмысливал его внешность: загорелый, немного спутанные волосы, чёрная мягкая шляпа из фетра, которая бросала тень на лицо, и слишком большая куртка. Парень прислонился к стене, по-видимому, спокойно, но нетерпение излучалось из него как жар. Поразительно часто он оглядывался по сторонам. «Как ловкий делец, который готов убежать в любой момент», — подумал Лафонт. — «Чего парень ждёт? Если это проситель, почему он не входит?»
—... все же, вы знаете: маленький Андре Гугон, — сказал крестьянин. — Из Ноцайроллес, мальчик по двум линиям был со мной в родстве.
Лафонт нетерпеливо кивнул.
— Мои соболезнования, мы рассматриваем такие случаи. В этой местности уже расставлены новые капканы.
— Охотников и капканов у нас было достаточно! — прорычал крестьянин. — Они ничем не помогли. Люди боятся, месье! В деревнях поля больше не обрабатываются, потому что никто больше не смеет выйти. Если так будет продолжаться, урожай пропадёт и наступит голод. Даже продавцы и путешественники уже избегают наши края. Сыроварни и ткацкие цеха больше не отпускают товар. И даже король бросил нас на произвол судьбы. Что с нами будет?
— Успокойтесь! — сказал Лафонт. Излучать уверенность сегодня стоило ему больших сил. — Никто не бросил вас на произвол судьбы. Господа делают всё, что знают. Скоро всему наступит конец.
«И эти заверения, к сожалению, будут также неверны, если я отобью тысячу поклонов».
— Я просто говорю, месье Лафонт, — горячился крестьянин. — Если король уже не хочет нам помогать, он, по крайней мере, всё же, должен позволить нам носить оружие! И если король не хочет, то есть наши господа, которые должны нам его дать. Как иначе мы должны охранять наших детей? — он осознал, что это было громко сказано, и опустил голову.
Лафонт сделал писарю знак, чтобы тот не записывал это последнее предложение. И фермер, казалось, очень обрадовался.
— Я очень хорошо тебя понимаю, — по-деловому ответил Лафонт, но так любезно, что крестьянин перестал теребить шляпу. — Спасибо за твоё замечание с животными, Йозеф. Смотри в оба и дальше. И скажи об этом своим людям. Ищите браконьеров, а также незнакомцев, которые бродят в лесу или появляются в деревне. Важна каждая деталь! Докладывать сразу – и мне лично! Я должен знать всё о каждом незнакомце.
— Конечно, месье, — бормотал крестьянин. Потом шаркающими шагами он вышел, преследуемый секретарём, который нёс почту.
Он снял очки и потёр усталые глаза. Не ясный, болезненно красный цвет пульсировал за его закрытыми веками. «Дать вам оружие. Мы не можем сделать что-то ещё более опасное». Даже здесь, в пустой комнате, он мог чувствовать напряжение в народе как надвигающуюся грозу.
— Новые письма, — Лафонт только услышал, как секретарь уронил перед ним на стол стопку писем и газет. Он неохотно снова надел очки и посмотрел на рассыпавшуюся стопку. Конечно, ничего не было отсортировано. «Если для адвокатов есть ад, то это контора, в которой я обречён управлять шепелявящим болваном, и это на веки вечные плохая новость».
— Как часто я должен говорить, что ненавижу этот беспорядок! — сказал он клерку. И быстро сортировал письма сам: по церковным приходам, и по известным и неизвестным отправителям. Должно быть, почтовый мешок был не плотным и дырявым, и промок по дороге в одну из ранних летних гроз, так как бумага была влажной и закручивалась. Парижская газета была полностью промокшей. Только одно письмо было сухое с разборчивым почерком. Очевидно, его сунули в руку почтовому курьеру только недавно. Некий Жан Блан написал: «Этьену Лафонту – пожалуйста, только в его руки!»
Лафонт насторожился. Жан Блан как Жан-ла-Бланк? Но ни одного человека в этом мире не звали «змееяд». На ум ему пришёл Томас Ауврай, он рассказал студенту об этой хищной птице. Странно, что именно теперь Лафонт подумал о молодом вспыльчивом человеке. «Теперь он ничего не услышит о звере. Цензура в Париже работает отлично». Ему не нужно было перелистывать газету, чтобы убедиться в том, что там не было ни одного сообщения об убийстве. «Бестия мертва, да здравствует король», — горько подумал он.
Мужчина как раз хотел открыть письмо этого Жана Блана, как уже вошёл следующий посетитель. День будет долгий. Только под вечер последний крестьянин оставил Лафонта с его столом, заваленным жалобами и сердобольными историями.
Этьен Лафонт изнурённо посмотрел из окна. Незнакомый парень всё ещё стоял у стены. Его лошадь нервно дёргала поводья и била передним копытом о землю. Весь полдень и вторую половину дня он наблюдал за конторой.
— Кто это там снаружи? — спросил Лафонт писаря.
— Имени я не знаю, но он шатается здесь вокруг ещё с утра. Когда я получал до полудня доставленную для вас почту, то дал мне для вас письмо. Оно там, которое не промокло.
Лафонт поднялся. Он был рад, что может покинуть душную контору.
— Эй! — крикнул он мужчине в шляпе вдалеке. — У тебя есть что сказать или ты только глазеешь? — он почти ожидал, что человек убежит. Однако, тот, кажется, ждал только Лафонта. Пружинистым толчком парень оттолкнулся от стены и подошёл к нему.
— А я уже подумал, что вы никогда не прочитаете моё письмо! — ответил он. — Я должен вам кое-что рассказать.