Время жестоких чудес

Лунин Артем

Пастыри шли по запаху мысли. Это требовало постоянной концентрации внимания, но патэ Киош был опытным священником. Вдобавок он был зол на Данику, это прибавляло сил.

Через несколько часов пути старший пастырь почувствовал, что рядом кто-то есть.

Жива беспокоилась, словно поверхность озерца, в которое бросили камень. Патэ зажмурился, пытаясь разглядеть возмутителя спокойствия.

– Даника, – позвал он…

Пропасть оказалась не такой уж большой. Алек кувырком покатился по склону, вздымая

тучи снега и вызывая маленькие лавины. На секунду он потерял сознание, но протянул руки, пошарил в теплой тьме и выдернул себя из беспамятства.

Ощупал голову, руки, ноги. Кажется, все цело. Отбитый бок, боль пульсирует в шишке на лбу…

Раздался звук. Алек смахнул снег с физиономии и удивленно уставился на темное пятно прямо перед ним. Пятно зашевелилось, как зашевелились волосы на затылке Алека. Дохнуло густым звериным запахом…

Медведь, пронеслось паническое. Темное создание поднялось во весь рост…

…и превратилось в девочку в огромной дохе.

– Ой, Алек… а я тебе нож принесла…

Тогда Александр шагнул вперед и обнял свою сестру.

– Я знала!.. Я всегда знала, что ты жив, откуда-то знала совершенно точно!.. Сначала пастыри говорили, что ты утонул в Мете, потом пришел патэ Киош и сказал… Ой, мамочки!

Ее возбужденный шепот прервался всхлипом боли.

– Что, прямо так и сказал? – осведомилась Криста.

Алек с трудом удерживался от того, чтобы оттолкнуть ее и самому заняться ногой сестры, хотя в целительстве не понимал ничего.

Девушка посвистывала сквозь стиснутые зубы.

– Сейчас попробуем поправить… Помоги, убери ей боль!

Кажется, она обращалась не к нему, но парень решительно придвинулся ближе, растопырил пальцы, подражая Рите, когда та лечила пострадавшего в схватке с вепрем Ника. Алек не умел убирать боль у других, только у себя, но не мог позволить, чтобы кто-то…

Даника тихо ахнула, когда теплый, избавляющий от боли поток устремился к ее лодыжке.

– Ты… ты умеешь…

– Ерунда. – Он чувствовал боль в собственной ноге.

– Но ты же погонщик ветров, не целитель…

– Это совершенно не важно. Ты тоже сможешь научиться.

– Скоро? – спросила сестра.

– Я учился месяца четыре, – честно ответил Алек, хотя его Проводник дергал за язык соврать. Даника подвигала ногой, шевельнула пальцами, сказала, что ей не больно, почти, слезы блестели в глазах.

Криста быстро провела пальцами, на коже остались красные следы. Девушка пискнула и прикусила губу. Войя покачала головой:

– Ничего не поделаешь, разводите костер. Если бы она сломала ногу, я бы ухитрилась сделать так, чтобы она могла идти, а вот с растяжением не получится.

– Больно? – обеспокоенно спросил Алек.

– Не больно… почти…

Быстро развели два костра. Даника поела, залезла в спальный мешок брата и продолжила свой рассказ. Но сначала потребовала у всех осенить себя Знаком. Алек с усмешкой повел рукой, выводя

два треугольника один на другом, остальные повторили символ веры. Даника успокоилась.

У Бэзила были запасные одеяла. Алек старался не шевелить ногой, которая все еще болела. Он вертел в руках нож, принесенный сестрой, тот самый нож, что подарил ему отец в день, когда сын ушел из дома в Школу. Рукоять была новая, неудобная – старая сгорела в очистительном огне.

Они говорили и не могли наговориться. Алек поведал о сулившем смерть подслушанном разговоре, о бегстве Проклятых, о жизни среди Фременов… Сам расспрашивал сестру о матери и отце, о том, что произошло в Дорнохе за время его отсутствия, но она мало могла ему поведать. После того как он оказался в деревне Проклятых, Доражи ни с кем не общались.

Правда, про Даниэла она могла ему рассказать. Бывшего лучшего друга вроде бы не заботило, что все от него отвернулись. Неприязни деревенские подростки не скрывали, но задевать его в открытую остерегались. Когда пришла пора свадеб, папаша Дэна попытался выпросить венок у Ристов, но нарвался на резкий отказ.

От Алека не укрылся быстрый румянец сестры, когда она деланно беззаботным тоном рассказывала об этом. Он почесал в затылке…

Даника вдруг прервалась на полуслове, испуганно оглянулась вокруг.

– Кто-то окликнул меня, слышал?

– Нет… – растерянно сказал Алек, прислушиваясь. Но не услышал – почувствовал чужое недоброе присутствие.

Спина Бэзила, сидящего на страже, окаменела, Криста вздрогнула и рывком села, в синих глазах отражались угли костра и обрывки снов.

– Кто-то смотрит на нас… Он видит! – Сестра почти взвизгнула, вскочила, топор, воткнутый в поваленное дерево, выдрался и прыгнул ей в руку. Алек беспомощно оглядывался, сжимая в кулаке бесполезный нож.

– Это… это… патэ Киош! Это он смотрит на нас! Алек, спрячь меня! Помоги! – По щекам Даники текли слезы.

Александр с проклятием сделал выпад ножом, наудачу ударил в ночь своей ненавистью…

Патэ Киош уже не кричал. Он только тихонько подвывал на одной ноте, пока Ламан тащил его на закорках через лес. Можно было бы попробовать докричаться до кого-нибудь в поселках, но он боялся. Впервые в жизни боялся пустить в ход мысль.

Младший пастырь видел, как ровные спокойные потоки Живы вдруг взорвались вокруг Киоша черной воронкой, и пастырь как подкошенный рухнул в снег. Одно черное щупальце случайно зацепило патэ Ламана, вся спешно возведенная им защита рухнула, и сознание окаменело от боли. Когда он очнулся, патэ Киош сидел в снегу и трясся, в глазах его не было ни капли разума…

Патэ Ламан не помнил, как выбрался из леса. Он снова осознал себя, когда стоял на коленях перед печью, шепча огненные стишки, которыми не пользовался с детства. Ламан выругался, вышвырнул все лишнее из сознания и рявкнул: