Время зимы
Шрифт:
— Шараши не могли пройти незамеченными так далеко на юг, — наконец, сказал толстяк. Щеки его раздувались, а живот дрожал, будто студень. — Я бы не стал верить чужестранцу, владыка. Мы видим его первый раз. И почтенный шамаи предупреждал тебя, что его нашли в логове браконьеров.
Раш даже не удивился. Подумал только, что не отказался бы услышать собственными ушами, что еще наплел пес.
— Со мной шла девушка, северянка, — вслух сказал карманник. — Она свидетель каждому моему слову. Хани ее зовут. Когда мы прибыли в столицу, она ушла в башню… — Раш попытался вспомнить, в какую башню
— Владыка Торхейм, брат мой и девушка, о которой говорит этот человек, направлялись в Белый шпиль, думаю, они до сих пор там. Но девушка эта с порченной белой магией. Она тревожит духи наших умерших, — огрызнулся Эрик, снова поворачивая лицо к чужестранцу.
— Мне дела нет, чьи духи она тревожит, — отдал той же монетой Раш, стараясь избегать смотреть на шамаи. — В Яркии остались мои спутники, среди которых почтенный Арэн из рода Шаам, который несет весть из Иштара — столицы Дасирийскои империи
— Что за весть? — Конунг поддался вперед.
— Я не знаю, меня не посвящают в дела, которые решают меж собой важные седалища на высоких тронах, — соврал Раш.
— Это может быть ловушка, владыка Торхейм, — продолжал брюзжать толстяк. — Если тебе будет угодно, можно просить фергайр заглянуть в Зеркало.
Владыка Севера отмахнулся от него, как от назойливой мухи, встал и сошел вниз. Но он не спешил подходить к Рашу, лишь разглядывал его, будто искал повод объявить пришлого лжецом. Карманник в который раз проклял северянку: пойди она с ним, слова его имели бы больший вес. Может девчонка и была паршивой овцой в артумских снегах, но ее бы выслушали хоть потому, что она своя.
— Хорт, сколько поганые стервятники Шараяны уже не беспокоят Сьёрг? — Конунг обернулся к брюхатому.
— С лета, владыка Торхейм, — быстро ответил толстяк, будто знал заранее, о чем его спросят.
— Долгое затишье. — Конунг помрачнел.
Надолго в стенах тронного зала повисла тишина. Раш успел пересчитать все завязки на одеянии толстяка Хорта, рубины в эфесе меча Берна, а владыка Торхейм, вернувшийся на трон, продолжал молчать.
— Берн, ты что скажешь? — Наконец обратился к прямому, как гвоздь, северянину.
Рашу показалось, что голос владыки в этот раз звучит уважительнее, чем когда он говорил с брюхатым. Карманнику вдруг и саму стало интересно, что же ответит молчун.
— Хорт прав — мы не знаем, что за чужестранец принес нам черные вести с южных границ Артума. Но можно послать кого-то к фергайрам и если девушка там, заставить ее говорить. Осторожность не глупость, никто еще не был за нее высмеян, владыка.
В то мгновение, когда позади Раша раздался шум отворившихся дверей, карманник как раз решил, что нашел северянина, который пришелся ему по душе.
В спину повеяло холодом и запахом морозного ветра. А после мимо Раша проследовали почтенного возраста матроны, одетые в белые мантии без всякой вышивки и длинные туники соболиного меха. Волосы всех троих белых ворон,
А потом Раш увидел и саму девчонку. Несмотря на то, что старость гнула матрон к земле, они все равно оставались выше Хани и белоголовая северянка затерялась среди них. Раш почувствовал легкое облегчение: девчонка пришла как раз вовремя, чтоб расспросы и сомнения упрямых дуболомов не затянулись.
— Вы в самое время явились, — отозвался Торхейм. — Я как раз собирался послать гонца в Белый шпиль.
От зоркого глаза карманника не укрылось, каким колючим взглядом Конунг встретил старух. Между Торхеймом и тремя седовласыми матронами будто зарождалась стужа. Раш впервые пожалел, что рядом нет всезнающей Миэ.
— У нас тяжелые вести, Конунг. — Взяла слово та, что шла первой. Она показалась Рашу самой старой, ее спина надулась горбом, что кособоко распластался на правом плече.
— Шараши на юге моих границ? — Торхейм метнул недобрый взгляд на брюхатого Хорта.
Толстяк попятился и подобрал живот, будто боялся, что его могут отнять вместо головы. Горбунья ответила, и ее короткое «да», взлетело к потолку черным вороном.
— Мы смотрели ее глазами. — Теперь заговорила вторая, такая сухая и тощая, что из-под одежд ее выпирали угловатые плечи. Старушечий костлявый палец указал на Хани. — Южные границы Артума почернели от полчищ отродий Шараяны. Мы глядели в Зеркало — всюду их следы, но самих ширшей нет как нет.
Раш взглянул на Хани и только теперь увидел, какой бледной она пришла. Будто сам Скальд выбелил ее лицо, смыл со щек румянец и украл цвет из глаз. Северянка смотрела себе под ноги, словно боялась оступиться.
— Что с деревней? — Зарычал Раш, двигаясь вперед. — Хани! Проклятая девчонка, посмотри на меня и скажи, что с ними!
Старухи разом поглядели на него и карманника обдало холодом, но он успел сделать еще несколько шагов, прежде чем северянка взглянула на него.
Никогда прежде Раш не чувствовал такой боли. Волна за волной его накрывали отчаяние, ярость, страх, паника. Он будто стал на пути шторма, который испытывал его крепость. Голова пошла кругом, до тошноты, до одури.
Раш увидел пепел. Пепел. Один только пепел. Он летал в воздухе, как мелкая мошкара. Перед глазами карманника замаячили лица, бесконечная вереница глаз и ртов. Люди, длинная живая лента. Они улыбались, но глаза их пожирало пламя, тела вспыхивали и тут же тлели. Вот в веренице промелькнул Банру — грустный взгляд бронзовокожего тутмосийца скользнул по Рашу и на его глазах Банру разлетелся пеплом. И снова лица, лица. Арэн, весь в пепельном саване. Лента скользнула дальше, Арэн растворился в тумане. Пепел, только пепел. Миэ. Красавица Миэ, которую медленно пожирал огонь. Кожа ее тлела прямо на глазах, обнажая мясо, которое обуглилось так же скоро, и вот уже хоровод водит скелет с пляшущей челюстью.