Все, что было у нас

Сантоли Ал

Когда я вернулся, я пытался выяснить, что именно было для меня важным. Совершенно неожиданно здешние события перестали представлять собой какую-то особую важность. Все казалось неважным по сравнению с вопросами о жизни и смерти, которые всегда стояли на войне. Не то чтобы мне хотелось, чтобы так стало снова, но мне казалось, что у всех совершенно ложные представления о том, каково было там.

ХЕБРОН: Мы вели очень долгий бой, часов двенадцать, в один из дней где-то между 26 декабря и 1 января. Мы только что спустились с высоты 881, и нашу роту поставили в качестве заградительного отряда в операции типа 'молот-наковальня'; остальные гнали противника на нас. Однажды с раннего утра у нас завязался бой с противником, и мы целый день гремели капсюлями. Казалось, что это никогда не кончится. Постоянный приток адреналина. Мне кажется,

именно поэтому людям трудно возвращаться и приспосабливаться к жизни. Всё кажется до чертиков скучным.

Есть старая поговорка: 'Я снова это делать и за миллион долларов не стал бы', но вот то, что я там чувствовал, я бы и за миллион долларов не отдал. Кроме прочего, это ещё и ощущение дарованной тебе мощи, потрясающее ощущение своей силы - такое жуткое ощущение, когда выходишь за ворота и ставишь винтовку на боевой взвод. Люди крестятся, делают всякие суеверные или религиозные жесты или символические знаки, всё вспоминают, и не по разу. Это ощущение силы, когда направляешь ствол винтовки на человека и думаешь: 'Ух ты, я ведь могу в нём дырку проделать'. А когда и в самом деле дырку в нём делаешь - это тоже нечто. Необязательно чувствуешь себя от этого нехорошо; гордишься, особенно если это один на один, и у него есть шанс. Это вызов на бой. Это охотничий азарт. Если ты на этом останавливаешься и не подходишь поближе, чтобы посмотреть, что они за люди и сфотографировать, то на этой стадии всё есть чистая символика. Всё - символика, тем и живёшь.

Херб Мок

Командир стрелкового отделения

25-я пехотная дивизия

Сержант-инструктор

Форт-Полк, штат Луизиана

1968 - 1969 гг.

СЕРЖАНТ-ИНСТРУКТОР

После 69-го это был уже детский сад. Форт-Полк до этого был довольно жёсткой базой начальной подготовки. Адская дыра была. Но потом стало просто смешно - что надо было делать с курсантами. В общем, известно, что они будут воевать. В плане психологии ты должен настроить их психологически, и мне все равно - психологи могут говорит всё, что им угодно, но если ты собираешься настроить кого-нибудь психологически, я, если захочу, могу сделать так, что у тебя огонь из ноздрей будет валить, но я должен иметь возможность это сделать. Гоняешь их по утрам, а они распевают: 'Рейнджер из воздушного десанта'. Каждый раз, когда левая нога касается земли, они орут: 'Убей, убей!' Когда через всё это пройдёшь, у тебя из ноздрей огонь повалит. Это просто вбивается в тебя. А когда они шли в столовую: 'Раз - убийца Конга. Два - убийца Конга'. Не вру ни хера - когда генерал это услышал, я думал, у него удар случится: 'Ах, мы этого делать не должны'. Это примерно как если бы он сказал: 'Мы хотим их подготовить, мы их отправим за океан, но мы не хотим, чтоб они там людям вред причиняли'. Именно такое отношение было. 'Мы вас научим, как защищаться, но убивать мы вас не учим'. Их не учили побеждать, просто учили там быть. Ничего хорошего в этом не было, совсем ничего. Херовенькая подготовка, прости господи.

У нас была пара сержантов-инструкторов, которые не были в Наме, но то были инструктора старой школы. А старой школы армия была немного посуровее. Я не говорю, что надо всех подряд заводить в отдельную комнату и метелить до усрачки, но, понимаешь, если кто-то начинает вести себя не очень хорошо, то не думаю, что будет какой-то вред, если его туда завести, пару шишек на башке поставить. Никакого вреда не будет. На самом-то деле, после такого обращения с боевым настроем в подразделении чудеса творятся.

Без дрочева никак нельзя. Слишком важная роль ему отводится. Потому что та разновидность дрочева, которой тебя подвергают при прохождении начального курса, очень проста. Легкая разновидность. Но дрочево, какое бывает на войне, когда лежишь рядом с пацаном, с которым провел одиннадцать месяцев бок о бок, и вы стали с ним совсем как братья, и, совершенно неожиданно, его мозги зашлёпывают тебе нос - это уж другая разновидность дрочева. А что хуже всего - в девяти случаях из десяти, когда такое происходит, противника там уже нет. Даже выстрелить не в

кого. Злобу свою выплеснуть некуда. Тоска берёт. Вот что такое дрочево. Если не можешь выдержать подготовку, то вот такого уж точно не выдержишь, хрен когда.

Джонатан Полански

Стрелок

101-я воздушно-десантная дивизия

I корпус

Ноябрь 1968 г.
– ноябрь 1969 г.

КАК МЕНЯ ЗАГРЕБЛИ

В мае 68-го у меня была скромная работёнка в фирме 'заказы почтой'. Однажды после обеда я пришёл домой, пошёл в свою спальню и увидел на кровати письмо. Отец орёт: 'Джон, тебе письмо пришло. От президента, наверно'. Помню, как поднял я то письмо, посмотрел на него и тут же сел - сразу и не поверил. Через семь дней я должен был явиться на улицу Уайтхолл-Стрит [в Нью-Йорке].

Мы прошли медицинское обследование, и нам сказали через пять дней явиться снова. Нас были тысячи. Ничего при себе не было. Нас строем отвели в подземку, довезли до Пенн-Стейшн, засунули всех в поезда до Южной Каролины. Когда мы туда приехали, нам раздали такие открытки с заранее напечатанными словами: 'У меня всё хорошо, я в Форт-Джексоне, штат Каролина'. Нам сказали: 'Поставьте подписи и напишите адреса'.

Ну, отец мой, само собой, был страшно доволен. Он хотел, чтоб меня призвали. Я как бы болтался без толку. Он думал, что там меня приучат к порядку, сделают из меня мужчину. Он сам был сержантом на Большой войне, поэтому не мог дождаться, когда же я постараюсь... Что такое война я, собственно, даже не представлял. Мы с отцом никогда всерьёз о ней не разговаривали. Я рос, абсолютно не интересуясь последними событиями. Газеты меня никогда не интересовали, а если я и включал телевизор, так только чтобы 'Супермена' посмотреть. Вопрос о том, чтобы в армию не ходить, мне в голову никогда не приходил, потому что там было почти без вариантов.

Помню, что когда я во второй раз отправился на Уайтхолл-Стрит, когда нас всех оттуда и загребли, мой приятель, Эулис Коннорс, чёрнокожий, пришёл с истыканными руками, весь в следах от уколов, и первым делом заявил: 'Никуда я не поеду'. Помню, как я поглядел на него и удивился ещё - зачем он это делает?

Помню, как вышел с Уайтхолл-Стрит среди тысяч других парней, направлявшихся к подземке. Пока мы шли по улице, всякие юнцы с длинными волосами вопили и орали на нас, и нам пришлось идти как сквозь строй. Я не знаю, отчего это, собственно, так происходило. Я не испытывал сочувствия ни к ним, ни к себе. Я понимал, что что-то происходит, но ни хера не знал, что именно.

Сержанты выстроили всех в длинную шеренгу и приказали всем рассчитаться по четыре. Все рассчитались по четыре, до самого конца шеренги. 'Каждый четвёртый - шаг вперёд'. Я посмотрел налево, направо, и сделал шаг вперёд. 'Вас всех - в морскую пехоту'. Они в морпехи набирали. И вдруг я почувствовал, что у меня перехватило дыхание. Я покраснел и стал обливаться потом, потому что прозвучало это угрожающе. И вдруг высокий чёрный парень, стоявший рядом, делает шаг вперёд и говорит: 'СЭР, Я ХОЧУ В МОРСКУЮ ПЕХОТУ'. Сержант посмотрел на него, посмотрел на меня, а я весил около 110 фунтов, и сказал мне: 'ТЫ, обратно в шеренгу'. И я сделал шаг назад, совершенно, совершенно не в себе.

Один пацан, с которым я познакомился, и который мне понравился, был назначен старшим в Синей группе. Нас всех, все эти тысячи, разбили на группы по цветам. Сержант сказал: 'Мы назначаем его старшим в Синей, потому что вид у него солдатский'. Никто был не против.

Когда мы прибыли в приёмный лагерь в Форт-Джексоне, этот парень сломался совершенно. Он ещё раньше решил, что в армию не хочет. В первую же ночь он подошёл к моей койке и сообщил, что уходит. Я был потрясён. Нам уже и головы побрили, выдали всем одинаковое обмундирование, и номера присвоили. В следующий раз я увидел его дня три-четыре спустя. У него были следы на лице. Возможности поговорить с ним нам не представилось. Он ещё три-четыре дня там пробыл, его держали вроде как в карантине. При нём постоянно был сержант. Через три дня я услышал, что он снова слинял. Наш сержант всё повторял: 'Тот парень, помните того парня? Бегун он. Не стоит становиться бегуном'.