Все, что мы хотели
Шрифт:
– Что угодно, только не это. – Я рассмеялся. Она в шутку надула губы, и я про себя взмолился, чтобы мы по-настоящему сблизились – так, чтобы ссориться, и всерьёз надувать губы, и страстно мириться.
– Ну пожалуйста. – Она чуть наклонила голову.
– Я не умею танцевать, – признался я, когда бармен принёс коктейль и поставил перед ней.
– Все умеют танцевать, – заметила она, покачивая плечами в такт «Свободной птице» [9] . – Надо просто двигаться под музыку.
9
Free Bird – композиция американской рок-группы
Она выжала лайм в бокал, размешала тонкой соломинкой и сделала глоток. При виде того, как её полные губы коснулись стекла, а волосы густой волной упали ей на лицо, у меня перехватило дыхание. Я отвёл взгляд, тоже заказал выпивку. Я уже был немного пьян, но решил, что для храбрости нужно ещё. Сильно напиваться мне не хотелось – я надеялся сохранить в памяти наш разговор до мельчайших подробностей. Я спросил у неё, что она делает в Нэшвилле, и она рассказала, что присматривает за двумя малышами в Брентвуде, а сегодня у неё выходной. Потом добавила, что Нэшвилл любит за музыку.
– Ты тоже музыкантша? – спросил я, зная, что музыкантов здесь пруд пруди, и всё же заинтригованный.
Она кивнула.
– Я певица. Во всяком случае, хочу ею стать.
– И в каком жанре выступаешь?
– Сертанежу. Бразильский музыкальный стиль… песни о музыке, о любви… о разбитых сердцах…
Я кивнул, заворожённый.
– Может, как-нибудь мне споёшь?
– Может быть. – Она одарила меня медленной улыбкой. – А теперь ты расскажи о себе, Томас. Ты из Нэшвилла?
– Да. Родился и вырос.
– В какой части Нэшвилла? – спросила она.
– В этой самой, – ответил я. Она рассмеялась и коснулась большим пальцем нижней губы.
– Что, прямо в баре?
– Нет. – Я улыбнулся. – Я имею в виду, – в восточном Нэшвилле. На этом берегу реки.
Она кивнула, будто поняла, что я имею в виду – что река Камбелэнд отделяет гламурный город от моего грязного захолустья.
– Почему же ты не на Нижнем Бродвее? [10] – спросил я, про себя прибавив «с другими красотками».
10
Нижний Бродвей – развлекательный район в Нэшвилле.
– Потому что там не встретишь таких мужчин, как ты. – Она улыбнулась, и я улыбнулся ей в ответ. Мы немного помолчали, потом она спросила:
– А ты чем занимаешься, Томас? Кем работаешь?
– Я плотник, – сказал я, опустив глаза и постукивая большими пальцами по барной стойке. Я был готов к тому самому взгляду, каким смотрят на тебя девушки, когда узнают, что ты не работаешь в офисе и лишь полтора года проучился в колледже, а потом остался без денег, был отчислен и пошёл обрабатывать древесину.
Но если она и была разочарована, то виду не подала. Казалось, она даже заинтригована, хотя с моей стороны глупо было так думать. Я встречал девушек, которые первое время врали мне, будто им нравятся мужчины, умеющие работать руками. Я был рад, что она не стала врать. Она просто спросила:
– Значит, ты делаешь мебель?
– Ну да.
– Какую?
– Любую, – ответил я. – Столы, полки, шкафы, парты. Я люблю делать выдвижные ящики.
Она рассмеялась.
– Ящики?
– Да. Ящики, – ответил я. – только не такие, которые скрипят и дребезжат по металлу, а гладкие, полностью из дерева… соединённые «ласточкиным хвостом»… они словно шепчут, когда их выдвигаешь. – Я тихо присвистнул.
Она наклонилась ко мне ближе и кивнула, словно понимала артистизм моего искусства. Искусства делать мебель, которая, может быть, станет фамильной. Хотя до этого мне было далеко. Я закончил обучение, но освоить предстояло
– Значит, ты делаешь будущий антиквариат? – Она придвинулась совсем близко, я ощутил щекой её тёплое дыхание.
– Да, – ответил я. Она была магнитом, силовым полем, и я не смог удержаться от поцелуя. Я прижался губами к её губам, ощутил вкус алкоголя и лайма. Её губы были божественны, моё сердце едва не взорвалось. Несколько пьянящих секунд – и она оторвалась от меня, чтобы сказать мне, что пусть я и не умею танцевать, но целуюсь превосходно.
Я с трудом взял себя в руки и ответил:
– Ты тоже.
– Можно задать тебе вопрос, Томас? – прошептала она мне на ухо.
Я кивнул. В глазах мутилось.
– Ты занимаешься любовью, как танцуешь? Или как целуешься?
Моя кожа горела огнём. Я посмотрел Беатриз в глаза и сказал, что она может и сама это выяснить.
Спустя ещё несколько часов, коктейлей и даже танцев мы отправились в мою убогую студию и занялись просто потрясающим сексом. В двадцать девять лет, не будучи связан отношениями, я и раньше порой проводил ночь с едва знакомой девушкой, но в тот раз всё было иначе. Мы занимались любовью.
До того, как я встретил Беатриз, я считал, что любовь с первого взгляда невозможна. Но она разрушала все правила, любую логику. Она была потрясающей. Невероятной.
Не прошло и трёх месяцев, как мы поженились и она забеременела. Хотя, если честно, эти события произошли в обратном порядке, но какая разница. Я в любом случае собирался на ней жениться. Беременность лишь ускорила процесс и прибавила проблем. Ну, например, моя мама невзлюбила Беатриз, решив, будто она намеренно залетела, чтобы выскочить за меня замуж и получить гражданство. Я имел неосторожность поделиться этими соображениями с Беатриз; она, разумеется, была задета, и так я выяснил, что умение прощать не относится к числу её достоинств. Сильный характер она унаследовала от отца, ортопеда, работавшего с национальной футбольной командой Бразилии, который, в свою очередь, и так злился на Беатриз за то, что она уехала в Штаты, решив стать певицей; тот факт, что её вдобавок обрюхатил какой-то плотник, никак не мог пойти на пользу их взаимоотношениям, тем более что мачеха, ставшая Беатриз весьма паршивой заменой матери, всячески подливала масла в огонь. Классическая история Золушки.
В общем, обе стороны весьма прохладно отнеслись к нашему браку, друзья тоже разбежались, и каждую свободную минуту мы проводили вдвоём. Это было, наверное, неправильно, но нам казалось, что мы двое против целого мира. Мы были непобедимы и неутолимы. Даже когда на сцене появилась Лила в самом расцвете колик и Беатриз, пережив послеродовую депрессию, оставила мечты стать певицей, а я хватался за любую грязную работу, чтобы сводить концы с концами, наши чувства не гасли.
Но где-то вскоре после того как Лила отпраздновала второй день рождения, что-то начало меняться. Любовь стала больше похожа на похоть и уже не могла победить всё остальное. Оба мы были несдержанны, оба склонны ревновать, ссоры участились. А может быть, просто стало меньше секса, и от этого казалось, что участились ссоры. Беатриз обвиняла меня во всех смертных прегрешениях, отказывалась куда-то идти, говоря, что слишком устаёт и ей ничего не хочется. Какое-то время я верил в её теории и чувствовал себя виноватым, никуда не годным супругом. Я обещал ей, что буду меньше работать, что мы будем чаще веселиться. Но понемногу я начал понимать, что представления Беатриз о веселье сводились к пьянству. Безудержному. Не то чтобы я сам был против того, чтобы выпить немного пива. Но Беатриз всё чаще и чаще надиралась в хлам, а похмелье лишь усугубляло депрессию. На следующий день она не могла ничего делать, мне приходилось отпрашиваться с работы и сидеть с Лилой. И, конечно, мы ссорились ещё больше.