Все, что шевелится
Шрифт:
Поздней осенью, когда с деревьев опали жёлтые и алые листья и отряд двигался в вихре рыжих игл, сверху посыпался незнакомый южанам белый, холодный пух. И тут стороны света неожиданно обрели направления. Северные склоны обросли мхами, Полярная звезда, Алтан-гадас, заняла на небосводе своё чёткое место, солнце теперь вставало на востоке и заходило именно на западе, а не где попало. Полк находился на возвышенности между двумя горными кряжами в лиственничном лесу. Бесплодные блуждания закончились.
Полковник собрал штаб, после долгих споров командиры решили стать лагерем на зимовку. Строго по линейкам разбили
Всю зиму чонавцы пили растопленный снег, а питались тем, что добудут отряды охотников. Весной полковник повёл отряд на поиски южной армии, причём двигаться пришлось пешком, потому что почти всю конницу за зиму растеряли: никто не догадался поздней осенью, когда принимали решение стать на зимовку, запасти сена на зиму. Выжили лишь самые мохнатые, мелкие лошади, которые догадались добывать подножный корм, дробя снег копытами. С весной стороны света опять смешались, и за лето воины не встретили никого, кроме волосатых лесовиков с глазами-сучками, в шубах изо мха, листвы и цветов. Ни одного лешего взять в плен не удалось, и поздней осенью заблукавшие мужики снова вышли в долину Мундарги. Там они привычно разбили шатры, восстановили очаги и, вооружившись мечами, принялись резать траву на зиму. Навалили гигантские кучи, но первый же ветер разметал лошадиный корм по всей долине.
Три года подряд Чона пытался отыскать соратников (на третью зиму научились метать стога, закручивая траву так, что стебель сплетался со стеблем, и сложенную копну не мог разнести никакой ветер), затем понял: пора остановиться и подумать об устройстве постоянного поселения. Тем более что здоровые мужчины, старшему из которых исполнилось четверть века, взвыли без женщин. Перетрахали кобыл, маралих и пробовали добраться до медведиц. Медведи были против…
На общем полковом собрании решили составить отряд особого назначения, который будет занят не поисками соратников, они и сами тут мужчины в самом соку, а направится на юг, чтобы найти жён и доставить в Мундаргу. Полотняные походные шатры пришли в негодность, их постановили заменить юртами из звериных шкур и кошмы (родившиеся в пути помнили со времён сопливого детства, как женщины занимались валянием войлока).
В поиск пустились самые опытные разведчики, картографы и следопыты во главе с Истомой и заместителем Сотоном, который утверждал, что баб он нюхом чует, и даже указывал направление, где, по его словам, находится ближайшее женское население. Позднее оказалось, что нюх Сотона не подвёл, только кратчайшее расстояние до лагеря будущих жён проходило по таким непроходимым кручам, что лучше бы поисковикам было заткнуть уши, не слушая глупых распоряжений старшего брата командира,
Тем временем жители Тункинской котловины у истоков реки Иркут научились обжигать посуду (нашли в горах хорошую глину) и косить сено кинжалами, привязанными к длинным палкам (прообраз косы). Во время сенокоса нечаянно разрушили несколько гнёзд земляных пчёл и попробовали заниматься пчеловодством, соорудив жалящим насекомым замену жилищ из наиболее доступного материала – дерева. Пока рубили ствол, из которого собирались сколотить улей, выяснилось, что и в древесном дупле живут пчёлы. Сколотили-таки деревянный домик и к осени имели несколько литров мёда.
Один охотник наткнулся на солончак и притащил в Мундаргу мешок соли, другой обнаружил бражную яму леших. Когда он с трудом вышел из запоя, то наполнил походный бурдюк бражкой и отнёс любимому командиру. Тот поделился подарком с ближайшим штабным окружением. Чужую яму осушили за неделю, а потом всё лето энтузиасты пытались научиться делать похожий напиток – из малины, смородины, кислицы, брусники. Сахару не было, поэтому бражка получалась совсем слабой либо вовсе прокисала.
Когда ожеребилась пара кобылиц, самые рьяные лошадники поклялись развести табун приспособленных к местным условиям лошадей. Отцами жеребят полковые шутники нарекли Балдая и Кёгёлёна, над выдающимися мужскими данными которых и раньше потешался весь отряд. Мужики от отцовства отказывались.
– Жеребята больше похожи на командирского Кремня, – доказывал свою непричастность Балдай. – Сравните зубы…
– От меня родились бы кентавры, – утверждал Кёгёлён. – Я рукастый, а эти и пальцем не пошевелят…
Аргументы показались весомыми, и шутки как-то сами собой стихли.
Травознатцы отыскали плантации маральего и золотого корня, нашли похожий на женщину женьшень. Правда, жить с ней охотников не нашлось.
Создали бригады по заготовке кедровых орехов, из которых пытались печь кедровые лепёшки. Чай заваривали из листьев брусники, белоголовника, мяты, иван-чая.
За четыре года без централизованного снабжения чонавцы пооборвались и учились шить одежду и обувь из звериных шкур. Лагерь нуждался в кузнецах, но, как взяться за дело, с чего начать, никто не знал.
Отряд Истомы между тем вышел к истокам Эгийн-Гола. Стояла поздняя осень, добирались-то пешком, да всё больше, по настоянию Сотона, по кручам. Двигались на закат, но взяли много южней, чем во время прошлогодних поисков соратников. На восточном берегу озера Хубсугул обнаружился потерянный восемь лет назад обоз. Состоял он примерно из пяти тысяч женщин, детей и стариков-калек, ветеранов Битвы в Пути.
За восемь лет потерянная войсковая единица как-то обустроилась: жили в хорошо ухоженных шатрах и кибитках, сажали пшеницу и овёс, разводили коз и баранов, пасли лошадей. Старики и мальчики занимались охотой и рыболовством. Возглавлял поселение полковник без руки и ноги Моможок.
– Кузнецы есть?
Это был первый вопрос, который задали разведчики, когда увидели непривычно старые или позабыто румяные, безусые лица приозёрных жителей.
– Есть, есть! – наперебой заорали бабы при виде бравой подсотни и принялись вытаскивать из заначек праздничную снедь и кумыс. – У вас – молоты, у нас – наковаленки!