Все дороги ведут к тебе
Шрифт:
– Роро, ты это нарочно, да? Я несколько месяцев пытаюсь с тобой связаться.
Несколько месяцев! Несколько месяцев прошло с момента его последнего сообщения. Много месяцев – с тех пор, как они выяснили мое местонахождение. И он только сейчас собрался меня навестить? Разве это не говорит о нем больше, чем все его слова вместе взятые?
Роудс погладил меня по руке. Я подняла на него глаза: он смотрел на меня с невозмутимым выражением.
– Я всех поставил на уши, – продолжал говорить Кэден, а Роудс посмотрел
Уголок губ Роудса чуть приподнялся.
Не это ли он сказал точь-в-точь?
– Я скучаю по тебе. Прости меня! Прости, пожалуйста! Я всю жизнь буду заглаживать свою вину перед тобой, – умолял Кэден, и его голос звучал искренне.
Но эти слова не трогали меня, особенно когда Роудс смотрел на меня так, как сейчас.
– Пожалуйста! Пожалуйста, поговори со мной! Не получится вычеркнуть из жизни четырнадцать лет. Ты не сможешь! Я прощу тебя. Все это неважно. Мы все оставим в прошлом и забудем. Я забуду, что ты была с другим.
И лишь теперь улыбочка исчезла с губ Роудса. Он поднял голову и вонзил взгляд в моего бывшего.
Роудс был в старых джинсах, милой темно-бордовой шерстяной кофте на молнии, которую ему подарила на Рождество тетя Эймоса, и темно-серых ботинках. Он даже не удосужился надеть куртку, которая осталась в машине. Сейчас он выпрямился в полный рост и, держа меня крепко, как всегда, сказал своим неподражаемым голосом:
– Она действительно кое-кого забудет, и это буду не я.
Кэден покраснел еще сильнее, но, надо отдать ему должное, вид у него был решительный:
– А вы в курсе, сколько лет мы были вместе?
Роудс коротко усмехнулся. Гладившая меня рука замерла, а затем запястье легло мне на плечо, так что кисть небрежно повисла. Но я знала это его выражение – в нем не было ничего случайного.
– А это имеет значение? – холодно и серьезно спросил он. – Потому что, на мой взгляд, уже нет. Вы в прошлом. И, насколько я понимаю, вы – тот самый тип, который разбил ей сердце, а я – тот, кто его взял и спрятал в свое.
Для человека, не привыкшего словесно проявлять свою любовь, он говорил приятнейшие вещи. И если бы у меня еще оставались сомнения в том, что я его люблю, – а их не было, то сейчас я бы поняла, что сделала правильный выбор. Лучший выбор! И безошибочный.
Когда я снова подняла глаза, лицо Роудса стало еще серьезнее.
– Я люблю ее. И сочту за счастье подарить ей все то, в чем вы по глупости ей отказывали. Вы ведь даже не держали ее за руку прилюдно, так? И не целовали? – Роудс фактически насмехался над ним. – Я спокойно отношусь к тому, что я не первый, кого она полюбила, потому что знаю, что буду последним.
Кэден стрельнул в меня взглядом, в котором читалось изумление. Он сам напросился! И, честно говоря, меня сильно заводило то, что
– В том-то и разница между такими, как вы и я. Если бы ей что-то потребовалось, вы бы достали из толстого бумажника сотню и решили, что этого достаточно. А я бы отдал все, что есть в моем. – Голос у него стал жестким. – Единственный, кого вам следует винить, – это вы сами.
Мое сердце воспарило ввысь. Возможно, долетело прямо до Луны. Потому что Роудс был прав!
Бумажник Кэдена был набит битком, и он запросто расстался бы с сотенной купюрой. А Роудс, будь у него всего пятерка, отдал бы ее не раздумывая. Он бы отдал мне все! А Кэден… Впрочем, это уже не имело значения. И никогда не будет иметь. Он убил все, что я к нему чувствовала, и ничего не осталось. Ни капли.
И теперь настала моя очередь сказать ему то же самое, чтобы не осталось недопонимания.
Любовь может зиждиться на деньгах. Да, это все упрощает. Но самая лучшая любовь подразумевает нечто гораздо большее. Это значит отдавать тому, кого ты любишь, все. И то, что дается легко и без усилий, и то, что дается тяжело. То, что нематериально и неудобно. Это значит признаваться в любви, отдавая все, что есть, и то, чего нет. Потому что те, кого ты любишь, важнее любых материальных ценностей.
Я поймала его взгляд и как можно серьезнее произнесла:
– Я сказала твоей матери, а теперь говорю тебе: я не вернусь. Ни за какие блага в мире. И будь мы даже друзьями, чему не бывать, – Роудс издал протестующий звук, – я бы не стала снова работать на тебя и тебе помогать. Пойми это. Я никогда не передумаю.
Боль, явная и пронзительная, отразилась на обращенном ко мне красивом лице.
– Речь не о том, чтобы ты писала для меня, Роро. Я люблю тебя.
Обнимающая меня рука напряглась, и Роудс пробурчал, понизив голос:
– Недостаточно.
Я выразительно посмотрела на мужчину, которого знала так хорошо и так долго, давая понять, что не преувеличиваю и все сказанное – правда.
– Прощай, Кэден! Надеюсь, больше не увидимся. Я серьезно. Иначе ты об этом пожалеешь.
Я все сказала.
Роудс посмотрел на меня, а я – на него. Мы развернулись и, не оглядываясь, пошли по направлению к зданию, а Кэден остался стоять. Может, он смотрел нам вслед, а может, пошел обратно – меня это не волновало. Ни капельки.
Но, пройдя немного, я остановилась, вспомнив о том, что непременно следовало сделать. Роудс тоже остановился, и я обвила его шею руками. Он наклонился и тоже меня обнял, прижимая к себе крепко-крепко.
– Ты – лучший! – серьезно сказала я ему.
Его рука скользнула мне под куртку и рубашку, коснулась моей поясницы, и он прошептал:
– Я люблю тебя! Ты это знаешь.
Притянув его к себе, так что его ухо оказалось на уровне моего рта, я прошептала, чувствуя, как мурашки бегут по коже, а по телу разливается тепло, готовое вот-вот превратиться в пожар: