Все дороги ведут к тебе
Шрифт:
И тогда, прижимаясь лицом к его шее, окутанная теплом его тела, я рассказала ему свои самые сокровенные воспоминания о маме. Какой она была красивой. Какой бывала забавной. Как она ничего не боялась – или, по крайней мере, мне так казалось.
Я говорила, говорила, говорила, а он слушал, слушал, слушал…
И я еще немного поплакала, но это было нормально.
Потому что он был прав. Скорбь – это последний способ сказать близким, что они оставили след в нашей жизни. Что мы по ним очень скучаем. И нет ничего плохого в том, что я, сохраняя в сердце мамину любовь,
Люди, которых мы теряем, забирают с собой частичку нас, но оставляют взамен частичку себя.
В последующие дни скорбь все так же сжимала мне сердце, но знание и сила, извлеченные со дна души, помогали мне держать лицо. Хотя это было нелегко. Но каждый раз, когда возникало ощущение, что тянет вниз – туда, откуда я выбралась, я неустанно напоминала себе, что я – дочь своей матери.
Возможно, на мне лежало проклятие, но могло быть и хуже. В каком-то смысле я была везучей. И старалась не забывать об этом.
Люди, которых я любила, тоже не давали об этом забыть, и это помогало больше всего.
Когда пришло время, останки мамы кремировали, и я задумалась о том, как с ними поступить. Хотелось сделать что-то достойное ее неукротимого духа.
И тут открывались две возможности.
Идея превратить ее прах в живое дерево принадлежала Эймосу. Однажды он подошел ко мне и, положив на стол распечатку с информацией про биоразлагаемые урны, так же тихо отправился к себе. Это представлялось правильным. Маме понравилось бы стать деревом! Когда я поделилась идеей с Роудсом, он поддержал меня, сказав, что с местом для посадки проблем не будет. Мы решили сделать это летом.
Вторую идею уже на следующий день подала Юки. Она нашла компанию, которая могла отправить прах в космос. И я не сомневалась в том, что моей бесстрашной маме эта идея пришлась бы по вкусу. Я решила, что более достойного применения моим кровным денежкам трудно найти. Была возможность даже посмотреть на запуск!
Мои сердце и душа болели, но более совершенных способов попрощаться с физическим телом мамы не было.
Поэтому для меня стало полной неожиданностью, когда, вернувшись однажды с работы, я увидела по меньшей мере семь машин, припаркованных перед домом. Только две из них были мне знакомы – Клары и Джонни. Подруга сегодня ушла рано, сославшись на папины дела и поручив мне закрыться. В связи с мамой я не выходила на работу две недели и теперь, коря себя за то, что бросила ее одну в магазине, была готова трудиться круглосуточно. Поэтому я согласилась не раздумывая.
Но теперь, глядя на все эти машины, пять из которых имели номера других регионов, я терялась в догадках.
Не в характере Роудса было зазывать в дом гостей… Приглашал он только Джонни, да и то нечасто. Его пикап и «Бронко» стояли тут же, хотя было непривычно рано. Тем утром, собираясь на работу, он сказал, что вернется около шести.
Я припарковалась ближе к гаражу, в который в последнее время почти не заглядывала, и, захватив сумочку, в полном замешательстве поспешила к дому. Дверь была
Потому что узнала их – всех до единого.
И хотя в последнее время я плакала гораздо меньше, слезы тут же подступили к глазам, когда я, пройдя по коридору, оказалась в гостиной.
Они все были там.
Телевизор включен, и на экране – фотография мамы. Ей двадцать с небольшим, и она взбирается на скалу, от одного вида которой меня взяла бы оторопь. Затем изображение сменилось, и теперь на экране были мы вдвоем. Это было слайд-шоу – я поняла, уже когда слезы ручьем текли по моим щекам.
Я не находила слов.
Потому что в доме Роудса, в его гостиной, были мои тетя и дядя. Все мои двоюродные братья с женами и детишками. Юки с телохранителем, сестрой Нори и мамой. Уолтер с женой и Клара с мистером Незом и Джеки. А рядом с Джонни сидел Эймос.
Отделившись от компании, навстречу мне шел Роудс. Он ли прижал меня к себе – или я по привычке кинулась ему на шею? Не знаю. Но только через секунду мы обнялись. И слезы горько-сладкой радости оросили его грудь.
А потом было столько слез и объятий, что я не могла бы припомнить, когда еще такое случалось. Мы отдавали дань памяти маме, и рядом со мной были те, кого я любила больше всего на свете.
Я действительно была везучей! И тогда поклялась себе не забывать об этом. Даже в самые скверные дни.
И всем этим я была обязана маме.
Глава тридцать вторая
– Удачи, Эйм! У тебя все получится! Ты все сможешь! – кричала я вслед парнишке, которого мы только что высадили у здания школы.
Он помахал, не оборачиваясь, и Роудс, сидевший за рулем, усмехнулся:
– Он нервничает.
– Я знаю и не обижаюсь, – сказала я, поднимая стекло, когда Эймос исчез за двойными дверями. – Я и сама нервничаю.
Ощущение было таким, точно мне самой предстояло выйти на сцену. Вполне возможно, меня подташнивало даже больше, чем Эйма.
И в то же время меня переполняла радость за него.
Последние полтора месяца выдались непростыми, но я держалась. Причем очень неплохо. Можно даже сказать отлично. Хороших дней было немало, но случались и другие, когда новое чувство скорби по маме перехватывало горло и не давало вздохнуть. Мне было с кем поговорить об этом, и надежда на будущее медленно, но неуклонно снова зацветала в сердце.
В тот день, когда мы отдавали дань памяти маме, мистер Нез высказал мысль, которая запала мне в душу. «Самый лучший способ почтить ее память, – сказал он, – это прожить собственную жизнь и стать счастливой».
В тот момент мое сердце не было готово это принять, но умом я понимала. Истина, высказанная в этих словах, медленно, но верно проникала в меня. Это был маленький кусочек пластыря для большой раны, но он оказался действенным.
– Я тоже, – сказал Роудс.
Повернув руль, он направился к стоянке, где мы должны были припарковаться. Я заметила, что он уже не в первый раз бросил взгляд в зеркало заднего вида и нахмурился.