Всё хоккей
Шрифт:
— В таком случае, если продолжать вашу мысль, случись у вас катастрофа, вы потеряете и удачу, и все блага, что ее сопровождают, и возненавидите человечество?
— Прекрасный вопрос! — искренне расхохотался Макс, обнажив свои безупречно белые зубы. — Только, увы, не ко мне! Я ничего не потеряю. У меня нет для этого оснований. И хоть я не придумал программу собственной жизни, жизнь сама за меня ее придумала. Я могу терять. Но по минимуму, который быстро восстанавливается.
— От тюрьмы, и сумы не зарекайся, как говорят в народе.
Я вспомнил, кем являюсь на сегодняшний день. От тюрьмы недалеко, и от сумы. Я вспомнил, кем был совсем недавно. Еще жалкий месяц назад мог поклясться
Вообще, последнее время я стал ловить себя на мысли, что стал другим. И не просто я сам, мой характер, мои привычки изменились после той трагедии. Моя речь стала умнее, глубже, сложнее. Как ни странно, но я уже без особых усилий подбирал слова, выстраивал их в замысловатые фразы, иногда достигая чуть ли не уровня риторики. Я вдруг понял, именно при знакомстве с Максом, что чувствую себя в диалоге, как рыба в воде. Именно потому, что всегда был таким. Просто моя профессия, где больше следовало работать ногами, нежели головой, не позволяла мне раскрыться. Впрочем, это не позволяла и мама. Сама мастер диалога и убеждений, она оставляла за собой право, и мыслить, и говорить. Моим же уделом была клюшка и молчаливое согласие с матерью. Теперь… теперь все по-другому. Клюшку я уже потерял, и мать тоже. Теперь мне самому предстояло работать головой. И у меня это, без ложной скромности, неплохо получалось. Оставалось разве жалеть, что я так мало читал. Впрочем, мало читая, я имел прекрасное представление о многих произведениях, улавливая и запоминая их смысл на слух. Теперь же, общаясь со Смирновой и Максом, я так же легко, на лету схватывал приемы риторических изысков.
— Ого-го! — Макс слишком откровенно посмотрел на большие квадратные часы, почти сливающиеся с белой стеной, и нетактично громко присвистнул.
Мне пришлось резко встать с места.
— Извините, — сухо сказал я. — Я действительно слишком уж воспользовался вашим гостеприимством.
Я прошел в коридор, набросил на себя потрепанное пальто и нахлобучил на глаза кепку.
— А я с удовольствием дал вам этим воспользоваться, — широко улыбнулся мне Макс, пожимая на прощание руку. — Тем более у нас не только был общий, как оказалось, друг, но и возникло общее дело.
Я вопросительно приподнял брови.
— Вы будете писать о жизни и смерти Смирнова, — пояснил Макс. — И мой долг всячески вам в этом помогать. А я примусь за скрупулезное исследование души того, кто убил ученого. Разве это не общая цель? Эти два человека, хоть и не были даже знакомы, но роковым случаем теперь навеки повязаны.
Краска медленно подступала к моему лицу, вплоть до удушья. И я некстати закашлялся.
— Холодновато, поди, в таком пальтишке, — сочувственно заметил Макс и бесцеремонно пощупал ткань старого пальто, приобретенного мною в комиссионке. — Но я смею надеяться, что ваша книга позволит вам приобрести что-либо подобротнее.
— Вы прекрасно знаете, что я пишу не ради гонорара, — сдавленным голосом прохрипел я.
— Безусловно! Это ваш долг и дань памяти погибшему другу. И, безусловно, мы еще встретимся. И я с удовольствием отвечу на все ваши вопросы. Мне лишь нужно завершить кое-какие дела, и я полностью в вашем распоряжении. И тут же вас оповещу, позвольте ваш телефончик.
Макс тут же вытащил из кармана светлых хлопковых брюк мобильник, и я машинально продиктовал свой телефон.
— Всего доброго, — я вторично протянул руку, желая поскорее ретироваться.
Макс задержал мою руку в своей и навязчиво впился в меня глазами.
— Погодите, погодите, все-таки мне ваше лицо определенно знакомо, — он нажал на выключатель, яркий свет ударил мне прямо
— У меня феноменальная память на лица, — самодовольно произнес Макс. — Профессиональная привычка, в некотором роде. Я запоминаю с первого взгляда своих пациентов. Стоит мне лишь раз взглянуть им в лицо, я почти безошибочно угадываю суть, нет, не детали, а основную суть их характера. Детали уже потом, при откровенной беседе.
— И что вы про меня угадали? — я вызывающе посмотрел на Макса.
— Вас что-то мучит. Что-то определенно важное. Мучит настолько, что вы чуть ли не готовы сломать свою судьбу.
Я не выдержал и снисходительно улыбнулся.
— Вы плохая гадалка, хотя не спорю, наверняка, профессионал в своем деле. Но подобные вещи можно сказать про каждого. Практически каждого что-то мучит и каждый не раз готов сломать свою судьбу. Я не исключение, особенно после того, как потерял лучшего друга и, следовательно, пережил трагедию. Еще бы меня что-то не мучило. Вот вас разве ничего сейчас не мучит?
Макс выдержал мой взгляд.
— Ну что ж, возможно вы прав, — великодушно согласился он. — И все же… Ваше лицо…
Я широко распахнул дверь. И уже одной ногой переступил через порог.
— Ах, да! — вдруг ненароком бросил Макс мне в спину. — Я видел вас на похоронах Смирнова. Только вы, почему-то, прятались за чужой могилой. Почему?
Я, не оборачиваясь, резко ответил.
— На сей раз, вы определенно ошиблись. И вас определенно подвела профессиональная память.
Я плотно закрыл за собой дверь и через ступеньки бросился стремглав вниз, не дожидаясь лифта. И лишь в своем желтеньком феррари почувствовал себя в полной безопасности. Но ненадолго. Я вдруг понял, какую совершил ошибку, оставив свой номер телефона. Если он того пожелает, запросто может вычислить, кто к нему приходил. В этой квартире жить уже было небезопасно. К тому же подходил срок моего возвращения с Канарских островов. Меня вскоре будут разыскивать коллеги. Диана, пожалуй, уже вся извелась. Что ж, пришло время что-то решать. Немедленно, сию секунду.
Я припарковал машину возле супермаркета, закупил там еды. Уже, без зазрения совести, купил бутылку дорогого виски. Мама бы наверняка не одобрила подобный демарш. Но мама была далеко. Кроме нее мне никто не мог посоветовать, как жить дальше. На это, я смел надеяться, была способна только бутылка хорошего виски…
Уже дома, в своем тайном убежище, я накрыл себе стол — по богатому. Сварил раков и омаров, нарезал толстыми ломтиками красную ветчину, налил полный бокал и, укутавшись в пушистый плед, почти сразу его выпил.
Мысли сразу же стали приходить в порядок. Конечно, самым разумным было еще потянуть время. Телефон отключен, а дверь можно и не открывать, не будут же ко мне вламываться. Но интуиция, разбавленная щедрыми глотками виски, подсказывала, что нужно решить вопрос немедленно. Пора вернуться из Канар и выйти на свет.
Виски не только привело мои мысли в порядок, но и определенно притупило совесть. Мне вдруг этот месяц, проведенный в обществе вдовы, в самобичевании и самоограничении показался не просто глупым, но и до крайности комичным. Что я себе придумал! Разве Макс не прав, что мне теперь гораздо тяжелее, чем жертве. И это в некотором роде трусость, вот так, в один день, бросить большой спорт, карьеру и пустить свою жизнь под откос, рыдая по ночам в подушку по безвременно погибшей жертве. Да, мама бы это расценила как малодушие. И не только мама. Все мои товарищи по команде в один голос уверяли меня, что нужно все забыть и вернуться к полноценной жизни. Какого черта я здесь пью в одиночку! А не возвращаюсь с Канар, загорелым и отдохнувшим?