Все и немного больше
Шрифт:
Джерри занимался любовью так же, как и писал картины. Он обычно не спеша раздевал Алфею, долго ласкал ее и нежил, доводя сладостной игрой до оргазма. Когда он входил в нее, его нежность улетучивалась, и он энергично стремился к собственному оргазму, а она помогала, упруго прижимаясь к нему животом.
Мистер и миссис Каннингхэм из Вашингтона отправились в Сан-Франциско, куда съезжались делегаты со всего земного шара. Алфея едва проглядывала их длинные письма о международных делах и так же мало внимания обращала на новости об Организации Объединенных
В этот месяц Джерри выполнил с полдюжины отличных ее портретов. После этого он решил написать нечто грандиозное на холсте размером восемь на десять футов. Он сделал этюды в оранжерее «Бельведера», затем выставил свои холсты на заднем институтском крыльце. Лиззауэр и студенты получили возможность судить о его успехах. Тонкое, изящное тело девушки в белоснежном летнем платье излучало чувственность, дополнявшуюся интимной, многообещающей улыбкой Алфеи. Хотя внешне взаимоотношения между Алфеей и Джерри могли показаться малоромантичными и грубоватыми, трепетный эротизм портрета свидетельствовал об интимности их отношений в не меньшей степени, чем если бы они стали откровенно обниматься на пыльном полу института.
Алфея знала, что о них говорят. Однако, чувствуя себя как-то по-новому защищенной, она думала: ну и что, ну и что?
Однажды июльским утром она припарковалась на Родео-драйв, вошла через переднюю дверь и прошла кухней, чтобы бросить свежий взгляд на свой портрет.
Портрета на месте не оказалось.
Алфея не дерзнула сразу отправиться к Джерри. Но когда он не появился в студии на утреннем занятии, где их ожидала модель — бродяга, от которого попахивало дешевым вином, — ее тревога достигла апогея. Лиззауэр, обходя студентов и делая критические замечания, приблизился к ней.
— Мистер Лиззауэр, — спросила она, — Джерри Хорак говорил вам, что куда-то отлучится?
Лиззауэр отвернулся. Его ассирийский профиль казался бесстрастным, однако худая морщинистая шея покраснела. С момента появления Джерри престарелый учитель обращался к Алфее с видом оскорбленного достоинства, как если бы она обманула его.
— Мистер Хорак больше не будет заниматься в институте, мисс Каннингхэм. — Говоря это, он запинался, но голос его звучал торжественно, хотя и несколько испуганно. — Он сегодня уезжает.
— Уезжает?
— Возможно, уже уехал.
С беглой улыбкой она вытерла о тряпку кисточку, прежде чем макнуть ее в баночку со скипидаром. Вот оно что, думала она. Он уехал, не сказав мне ни слова. В мгновение ока ее недавняя уверенность в себе растворилась, словно сахар в воде. Она снова почувствовала себя аутсайдером, никчемным созданием, которое не способно вызвать более или менее продолжительного чувства даже у простого работяги. Как она посмела забыть о том чувстве отчаяния, которое возникает при неудаче? Джерри смеялся надо мной, думала она, как и Генри Лиззауэр и вообще все в институте.
Лиззауэр показал на холст.
— Гм, гм… Фигура… Если вы поместите фигуру левее, мисс Каннингхэм, то получится
— Да, мистер Лиззауэр, это то, чего мы все хотим. Будет милая, понятная картинка-безделушка.
Лиззауэр неуклюже отошел к следующему мольберту.
Алфея задыхалась. Я должна удостовериться, здесь он еще или уехал, решила она. Оставив комочки краски засыхать на палитре, она бросилась вниз по пустынной лестнице. От жары асфальтовое покрытие размякло, и она чувствовала, как проваливаются ее каблуки, когда бежала мимо студенческих машин к обшарпанной двери.
Она забарабанила в дверь кулаками и испытала некоторое облегчение, услышав голос Джерри:
— Открыто.
В армейских брюках, с голым торсом, он заталкивал пожитки в вещевой мешок. Бинты с его груди сейчас были сняты, бордовый шрам бросался в глаза сильнее обычного. Он двигался быстро, и было такое впечатление, что еще не зажившая рана причиняет ему боль. Алфея знала, что с ним такое нередко случалось. Он был небрит, и густая черная щетина придавала ему грозный вид.
— Ага, стало быть, слухи верны, — с ехидством сказала она. — Наш славный работяга бежит от роскоши Беверли Хиллз.
— Я собирался прийти в студию, чтобы объяснить.
— Один представитель богоподобного народа уже сделал это.
— Ты выбрала дерьмовый способ наводить справки, — извиняющимся тоном произнес Джерри.
Алфея вопросительно взглянула на него.
— Ты и в самом деле собираешься мне все рассказать?
— Неужели ты думаешь, что я убегаю?
— Вчера ты ни единым словом не намекнул на отъезд.
— Лиззауэр пришел сюда примерно через час после твоего ухода. Этот несчастный трусоватый еврей вынужден был хлебнуть бренди, чтобы набраться смелости сказать, что отказывает мне в жилье.
— Он знает о том, что мы приходили сюда? — спросила Алфея и громко добавила: — Он шпионил за нами?
— Похоже, какая-то студентка приходила к нему и сказала, что ей не нравится, что здесь соблазняют молодую девушку.
— Не иначе, это была де Лизо! Калека несчастная! — взорвалась Алфея. Она уже давно испытывала чувство, похожее на ненависть, к Роксане де Лизо, которая весьма эмоционально и со знанием дела хвалила работы Джерри.
— Думаю, что это не она.
— Болтливая сука! — Однако под покровом гнева она прятала радостную мысль: Джерри не предал ее! — Выходит, герр профессор набрался храбрости и дерзнул в темноте на цыпочках выйти из своего дома?
Джерри закончил паковать свои немногочисленные пожитки и не без труда распрямился.
— Алфея, Лиззауэр оказывал мне любезность, давая возможность здесь жить. И верно то, что я не должен был приводить тебя сюда… Это было свинством с моей стороны так отблагодарить его… Я должен был предвидеть, чем все может кончиться… Ведь он спит и видит, что станет американцем. Если возникнут проблемы, связанные с нарушением морали, он может потерять шанс получить гражданство.
— Как ты можешь защищать врага?