Всё и ничто / А. Холл ; [пер. с англ. Т. П. Матц]
Шрифт:
— В Португалии было замечательно, столько солнца. Мы просто целыми днями сидели у бассейна.
— В этом прелесть поездок каждый год в одно и то же место, — сообщил отец. — Можно делать все что хочешь, не опасаясь, что не посмотрел на какую-нибудь церковь, чтоб она провалилась, или не поглазел еще на что-нибудь.
Рут попыталась представить себе время, когда она сможет полежать около бассейна хотя бы час, не говоря уж о полном отпуске. Рут на отдыхе всегда ругалась с Кристианом, потому что дети болтались под ногами, умоляя разрешить в тридцатый раз залезть в воду, или отказываясь есть
— Так, и где же наш новорожденный? — спросил отец. — Мы так долго ехали, а он прячется на кухне.
Рут знала, что они увидят, еще до того, как они открыли кухонную дверь, и все же от вида Хэла, обвившегося вокруг ног Эгги, у нее перехватило дыхание.
— Иди сюда, Тигр, — позвал отец Рут. — Иди и обними дедушку.
— Нет, — завопил Хэл. — Эгги, хочу Эгги.
Рут смотрела, как Эгги взяла его на руки и погладила по голове.
— Простите, он немного побаивается посторонних, — сказала та.
— Посторонних? Вряд ли дедушку с бабушкой можно назвать посторонними, — возмутился ее отец.
— Мам, пап, это Эгги, наша замечательная няня. Эгги, это мои мама и папа, Джордж и Элеонор. — Ей придется подумать обо всем этом позднее.
Мать Рут выступила вперед и протянула руку:
— Агата, я столько о вас слышала. — Эгги смутилась. — Вы печете? Пахнет изумительно.
— Да, печенье для дня рождения Хэла.
Мать Рут подняла брови. Рут поняла это как недоумение: мать считала, что печь должна была она.
— И я знаю, что вы уступили нам свою комнату.
— Пустяки, ничего особенного.
— Все равно, очень мило с вашей стороны.
Они безрадостно пообедали, сидя вокруг кухонного стола, причем Хэл сесть отказался. В конце концов Эгги унесла его тарелку в пластмассовый дом и сказала, что посидит с ним. Когда они вернулись, тарелка была пуста, но Агата отрицательно покачала головой в сторону Рут и сказала:
— Простите, но снова не повезло. Я доела, жалко же, что еда пропадает.
— Он все еще не ест? — спросила мать Рут.
Рут сегодня не чувствовала себя достаточно сильной для подобных обсуждений.
— Нет, пока никакого сдвига. Мы ходили к диетологу неделю назад, но без всякой пользы.
— Почему, что он сказал?
— То же самое, что и наш местный врач. Начать с чего угодно: печенья, шоколада, конфет, — а потом двигаться дальше.
— Мне кажется, это чертовски разумно, — сказал ее отец, отодвигая от себя тарелку.
— Нет, ничего подобного. — Рут постаралась сменить жалобный тон, который заставлял ее снова чувствовать себя четырнадцатилетней. — Все знают, что у детей крайне специфические вкусовые сосочки. Если они к чему-то привыкают, требуются годы, чтобы их от этого отучить. Он может подсесть на сладости, и мне никогда не удастся уговорить его съесть что-нибудь полезное.
— Не думаю, что такое может случиться, — заметила ее мать. — Дети, в конечном итоге, из всего вырастают. Вряд ли часто встретишь шестнадцатилетнего подростка,
Рут напряженно улыбнулась:
— Наверное. — Может быть, ее матери не пришлось сталкиваться с подобной проблемой. Может быть, та вообще не слишком хорошо понимает, что говорит. Она сменила тему: — Не хотелось бы вам погулять с Хэлом в парке? Мы можем заодно забрать Бетти из школы.
— Замечательно, — согласилась ее мать.
— Разве Хэлу не надо спать днем? — спросила Эгги.
— Полагаю, сегодня он может без этого обойтись.
— Но завтра праздник, нельзя же допустить, чтобы он слишком устал.
Рут встала. Она чувствовала, что еще минута — и она может не сдержаться.
— Не беспокойтесь, Эгги. Если он слишком устанет, я об этом позабочусь. — На этот раз ей никто не ответил.
Кристиан никак не мог сосредоточиться на работе. Все время отвлекался и был не уверен во всем, что делал. Постепенно мысли так разгулялись, что он начал сомневаться во всей своей жизни. Он сообразил, что Рут твердила ему то же самое уже несколько лет. И постоянно спрашивала, не думает ли он, что они все делают неправильно, а он смеялся над тем, что она имела в виду. Теперь он понял и оценил ее терпение. Наверное, это было равносильно попыткам достучаться до туземца с Амазонки. Трудно поверить, что она так долго терпела его.
Он попытался позвонить ей в половине одиннадцатого, но она не ответила. Через час сделал еще одну попытку и, когда она снова не ответила, оставил путаное послание:
Прости меня, Рут. Не за историю с Сарой, хотя я и здесь здорово провинился. Но за то, что я не был рядом постоянно. За то, что не понимал, что ты говоришь и что тебе нужно. Возможно, ты была права. Может быть, мы ошибались. Пожалуйста, позвони мне, как получишь это послание.
Я хочу слышать твой голос. У меня странное ощущение.
И верно, его что-то мучило. Он не был уверен в себе, плыл по течению. Голова казалась слишком большой для тела, а мозг, похоже, потерял способность контролировать его действия. Если бы он был уверен, что его хорошо встретят, он бы поехал домой, сказавшись больным. Но вместо этого он позвонил Тоби и удивился, когда тот ответил:
— Только что с самолета. Вернулся с Ибицы. Хотел позвонить тебе насчет завтрашнего дня. Во сколько нам приходить?
— Не знаю. Думаю, в три. А кому это — нам?
— О, черт. Я хотел спросить. Ничего, если я возьму с собой Габриэллу? Девушку, с которой я познакомился на Ибице. Она замечательная.
Кристиан представил себе модель-подростка, которая будет сопровождать его друга, и впервые в жизни не захотел оказаться на месте другого человека.
— Да кого хочешь. Слушай, у тебя есть минута? Мне надо тебя кое о чем спросить.
— Выкладывай.
— Я был идиотом.
— Это не вопрос.
— Я несколько раз встречался с Сарой. Не так. Ничего не было, но ей что-то втемяшилось в голову, и она встретилась с Рут и заявила ей, что я ее бросаю.