Все или ничего
Шрифт:
– Да.
Ответ прозвучал так решительно, словно она начисто отвергала любое подозрение в трусости.
– Я тоже.
– Но ты намного старше меня. Ты должен быть смелее, – запротестовала девушка упрямо-застенчиво, прячась за этой застенчивостью, будто только так всегда и поступала, хотя не смогла бы припомнить ни единой похожей ситуации.
Гэйб легонько отстранил Джез, откинул назад ее голову и, мягко коснувшись пальцем ее губ, улыбнулся.
– Мне пора набраться храбрости и поцеловать тебя. Склонив голову, он медленно прильнул губами к ее губам, и этот легкий, почти
– Я уже настолько смел, что готов целовать тебя вечность, – прошептал Гэйб, целуя ее снова и снова, чувствуя, как понемногу унимается дрожь, теплеют и поддаются его настойчивым, ищущим губам ее прохладные губы. Они еще сочнее, чем казались, подумал он, полнее, чем он мог вообразить, свежие, нежные и упругие, каких он никогда прежде не знал.
Джез отозвалась с неловкой готовностью, мало-помалу отвечая поцелуем на поцелуй, словно начиная втягиваться в чудесную игру, в которой игроки не проигрывают и не выигрывают, – игру, в которую хочется играть бесконечно.
– Нельзя же вот так вот простоять тут в обнимку целую вечность, – произнес наконец Гэйб между двумя поцелуями.
– Почему же нельзя? – пробормотала Джез. – Кто-то может нам помешать?
– Просто так неудобно. Ты не хочешь... присесть?
– Я хочу того же, чего хочешь ты.
Он еще не встречал девушки, думал Гэйб, хотя, видит бог, их у него перебывало достаточно, которая готова была бы целоваться, стоя всю ночь напролет, но ведь и он раньше никогда не влюблялся. Похоже, причина в этом? Все старые правила сейчас недействительны. Началась совершенно другая игра.
– А что ты думаешь о кушетке? – спросил он дурашливо, чувствуя себя смешным, нелепым и подсознательно желая быть таким.
– А что нужно думать о кушетке? – отозвалась Джез, целуя его в нос.
– Ну, мы могли бы взглянуть на нее, поговорить о ней, просто посидеть, а можем и разложить ее.
– Давай тогда просто посидим, – ответила Джез, рассмеявшись впервые с тех пор, как за ними закрылась дверь. – Разве она не для этого предназначена?
Взяв ее за руку, Гэйб подвел Джез к кушетке, наблюдая, как она осторожно, почти торжественно опускается на нее.
– Вот так? – спросила Джез.
Она притворяется глупенькой, думал Гэйб. Его прелестная, неповторимая, светловолосая глупышка.
– Если для интервью, то так. Но интервью не будет, – ответил он, шутливо тормоша девушку и заставляя откинуться на спину. – Прекрасно, и больше не шевелись! Тут, вверху, за твоим ушком, есть заветное местечко, – там, где начинаются волосы. Так вот, я думаю об этом местечке весь вечер. Мне очень хочется поцеловать его. Ты не боишься щекотки?
– Только на пятках.
Гэйб опустился на колени – кушетка была низкая и узкая – и склонился над Джез. Одну руку он подложил ей под голову, слегка приподняв ее, другой убрал волосы, закрывающие шею, и принялся исследовать пространство за ухом, осыпая мелкими, легкими поцелуями границу между нежной кожей и золотистыми волосами.
Свет они не зажигали, и он смутно различал в полумраке ее силуэт: голова слегка повернута
Губы Гэйба медленно двинулись вверх, за ухо, пересекли висок, приближаясь к глазам. Он провел кончиком языка вдоль ресниц, с трепетом обозначая границу, столь деликатную, что едва осмеливался прикоснуться к ней. Чуть-чуть поиграл языком, и Джез приглушенно вскрикнула: первый звук, сорвавшийся с ее губ с той минуты, когда они перешли на кушетку.
– Тебе нравится, – пробормотал он, утверждая.
Джез, словно очнувшись от забытья, обхватила его руками, притягивая к себе.
– Ложись рядом, – умоляюще выдохнула она.
– Но ведь здесь же негде...
– Место есть на кровати...
– Великолепная мысль! Как она ко мне раньше не пришла? – Гэйб восхищенно ахнул над своей прелестной глупышкой.
– Это ты выбрал кушетку, – сказала девушка, почти упрекая его, поднялась, пересекла комнату, сбросила туфли и легла на кровать.
– Точно, я виноват... Больше этого не повторится. Впредь сразу же от двери – и в постель. И о чем я, дурак, только думал?..
Он остановился рядом с кроватью, пристально изучая Джез.
– Белые брюки и белый свитер на белой постели? Плохо. Так я тебя потеряю. Как белого зайца в заснеженном поле.
– А ты целься в кончик носа, он розовый, – отозвалась Джез, усаживаясь на постели и стягивая через голову свитер.
Он едва не задохнулся, увидев ее грудь. Толстый свитер не позволял даже вообразить, что под ним сокрыты такие сокровища – юная и в то же время пышная, роскошная, зрелая грудь настолько совершенной формы, что не требовала никакой поддержки, чтобы взмыть вверх, с крупными розовыми сосками, твердыми и четкими.
Он лег на кровать и потянул Джез к себе так, чтобы она оказалась над ним, а ее груди – на уровне его лица. Приподнявшись на локтях, она взглянула на него сверху вниз с сосредоточенным любопытством. Простонав, он взял в ладони два нежных шара, сводя их так, чтобы одновременно коснуться губами обоих сосков, и со всей страстью и силой губ, языка и щек принялся упиваться этими горячими бутонами, словно хотел заставить их раскрыться, превратиться в цветок в глубине его рта.
Долгое время он не мог оторваться от женской груди, взятой его губами в плен. Он продолжал наслаждаться ею, поддразнивая Джез легким покусыванием, одаривая наслаждением, столь безудержным, что девушка закусила губу, стараясь еще глубже упрятать грудь в жар его губ. Она плотно прижималась к нему бедрами, даже не осознавая, что делает, вторя его движениям всем телом столь интенсивно, что Гэйб понял: пора, наконец, оторваться от ее груди. Взяв Джез за плечи, он перевернул ее на спину и резко, победным движением сорвал с нее остатки одежды, целеустремленный и одержимый.