Все имена птиц. Хроники неизвестных времен
Шрифт:
Когда он брал трубку, у него нехорошо заныло в животе. Дурной знак.
В трубке что-то зашипело, потом резкий сухой голос произнес:
– Маркин? Лев Семенович?
– Да, – проблеял Лев Семенович, чувствуя, как в животе становится совсем плохо.
– Завтра в двенадцать ноль-ноль на Бебеля, восемь. Кабинет двести два, к майору Петрову.
– Я же… буквально в понедельник был… уже…
– Пропуск выписан, – сказал неумолимый голос. – Просьба не опаздывать.
– Слушаюсь, – выдохнул Лев Семенович.
Значит, все зашло так далеко. Это из-за ЧП? Из-за СЭС-2, точно! Эх, Ледка,
– И бутылку коньяка с собой захватите. Пять звездочек! – сказал голос и жирно захихикал.
Лев Семенович почувствовал, как ноги становятся ватными, а ладони – липкими.
– Толя, – выговорил он слабым голосом. – Анатолий Гаврилович! Зачем?
– Проверочка, – весело сказал голос. – Небольшая. Значит, стучишь все-таки? Ходишь на Бебеля? Ах, Лева, Лева…
– Почему – стучу? Я не стучу… – Он сам стучит, сволочь, сволочь, иначе бы не осмелился вот так, по телефону. – Я по долгу службы… У меня, Толя, ЧП в порту, я каждую неделю туда докладывать обязан.
– Пуглив ты уж больно, Левушка, – сказал веселый голос. – Давай бери коньяк и дуй сюда.
– На Бебеля? – механически переспросил Лев Семенович.
– Какая, на хрен, Бебеля, домой ко мне дуй, ясно? Супруга к маме уехала на пару дней, мы с тобой как раз над диссертацией поработаем, а? – Голос упал до интимного шепота. – В баньку сходим… есть у меня один телефончик…
– Я не хочу в баньку, – зашептал в трубку Лев Семенович, оглядываясь на жену. Жена глядела на экран, где назревала ссора между кулаком и подкулачником. – Телефончик… не надо.
– Брось, Левушка, выёживаться. Бери коньяк, а там посмотрим… посидим поработаем… само пойдет.
– Хорошо… – сдался Лев Семенович. – Через час буду.
– Какое через час? Ноги в руки, коньяк в зубы и дуй на Ласточкина. И чтобы через полчаса был у меня. Ясно?
– Ясно…
Он положил трубку, с ненавистью поглядел почему-то на жену, на негнущихся ногах пошел в спальню, где на дверце шкафа аккуратно, на вешалке висел его пиджак, достал записную книжку, раскрыл ее на букву «К» и заложил ленточкой. Вот же зараза. Ничего не боится. Если бы его хотя бы можно было припугнуть, но он же неуправляем! Не-ет, подумал он, это же не человек, это стихийное бедствие, с ним и надо как со стихийным бедствием. Он позвонит из автомата, перед тем как поймать такси. Если перетащить аппарат в кухню, чтобы поговорить оттуда, Римма наверняка подумает невесть что.
Вася поглядел на Ляльку и вежливо сказал:
– Здрасьте.
– Добрый вечер. – Лялька была милая и кроткая, просто замечательная Лялька.
– Погуляла? – мрачно спросила Петрищенко.
– Я не гуляла, – сказала Лялька и поправила прядку. – Я готовилась. К семинару. Я же тебе говорила. Поесть нечего?
– Уже нет, – сказала Петрищенко. – Впрочем, там колбаса, в холодильнике. Сделай себе бутерброд и иди к себе. Нам работать надо.
Лялька прошла к холодильнику мимо Васи, нарочно очень близко, и Петрищенко в который раз печально отметила, что ноги у нее тяжеловаты.
Бутерброды
– Не много ли?
– Что?
– Лопнуть не боишься?
Лялька поглядела на нее с ненавистью, открыла рот, увидела, что Вася смотрит на нее с участливым, доброжелательным интересом, покраснела – точно так же, как мать, от шеи, – швырнула тарелку с бутербродами на стол и, хлопнув дверью, скрылась в своей комнате.
– Зачем вы так, Лена Сергеевна, – укоризненно прогудел Вася, рассеянно подбирая бутерброд. – Она вон обиделась.
– Она все время обижается.
– Красивая же девушка…
– Красивая? – удивилась Петрищенко.
– Конечно. Вы просто привыкли, не замечаете. А можно еще чаю? – вежливо спросил Вася.
– Да-да, – устало сказала она. – Я сейчас.
Она вытряхнула в ведро остатки чая и засыпала в чайник свежий, распечатав припасенный для торжественных случаев пакетик со слоном. Вася с интересом наблюдал за ее манипуляциями.
– А вы чайник не ополаскиваете кипятком перед тем, как засыпать? – удивился он.
– Ну, вообще-то… – смущенно ответила Петрищенко, – как когда.
– Это неправильно, – серьезно сказал Вася.
Он покосился на дверь, но дверь была прикрыта, и даже отсюда было слышно, как в Лялькиной комнате орет «АББА».
Розка, морщась при каждом шаге, потому что туфли-лодочки намяли пальцы ног, шла по тротуару. Она была Анжеликой, и нервная кобылка приплясывала под ней, а она сдерживала ее маленькой твердой рукой с нервными сильными пальцами. За стенами форта поджидали раскрашенные индейцы, грубоватые поселенцы и мальтийские рыцари… И очень хорошо, думала она, очень хорошо, что Жоффрей позаботился о припасах, потому что грядет зима, а с зимой – голод и рыщут в окрестных лесах страшные раскрашенные ирокезы, сжимая в окровавленных руках дымящиеся скальпы своих извечных врагов-сиу…
В лесу росли колючие акации с перистой полупрозрачной листвой, и ажурная тень падала на ее белую кожу, на замшевый костюм для верховой езды, на гнедой круп лошади, а по правую руку тянулась глухая, сырая и бледная стена санатория-профилактория «Чайка». Спину Анжелике сверлил пристальный взгляд.
Розка вздрогнула и тряхнула головой. Акация трясла сухими стручками.
Почему, бормотала она про себя, ну почему он прицепился ко мне?
Если я побегу, я погибну. Она вдруг поняла это с отчетливой ясностью и шла, прижимая локтем к боку сумку на длинном ремне, чтобы не колотила по бедру, оскальзываясь на своих высоких каблуках, перебирая ногами в узких жестяных джинсах с наклейкой «Вранглер».
– Нельзя, – выдыхала она при каждом шаге сквозь стиснутые зубы. – Нельзя… нельзя бежать…
Холодный взгляд сверлил ей затылок, как раз то место, где курчавились волосы, уже отросшие после Скибиной стрижки. Плохо ее, Скиба, честно говоря, подстригла!
– Так идут….
Мимо гостиницы киностудии, мимо девятиэтажки-башни для семей высшего плавсостава – «дворянского гнезда»…
– Спокойным шагом…
Мимо ограды с мавританскими башенками, мимо ворот со львами, откуда дохнуло сыростью и темнотой.