Все исправить
Шрифт:
Дим!.. Он не спрашивает зачем — понятно. Да и не время сейчас… И эмоции — скрутить, под замок, под «шубу». Не лезть под руку, не сейчас. Он не спросит…
— Что происходит? — почему-то спрашивают по-русски. — Кто он?
Кто? Маг. Страж… теперь зараженный.
Реципиент…
Разве вы поймете, люди?
Слова царапают горло.
— Мой брат.
…Когда все кончилось, когда непрошеные гости полегли на черную в свете купола мостовую, когда они остались одни — на пару минут, прямо перед
— Так надо. Времени не хватает.
В глазах Дима нет блеска — черно-фиолетовый купол почти не дает света, но голос твердый и почти спокойный. Бесповоротно решительный.
— Поправь меня, если я ошибаюсь. — От пришедшей догадки становится не по себе, хотя после сегодняшнего, казалось, куда уж хуже. — Но что-то мне кажется, что в ближайшее время Пламя тебя не увидит.
— Так и есть.
— Ты не будешь выжигать дайи. — Лёш даже не спрашивает — чувствует. — Дим…
— Так надо, — устало повторяет Дим серыми от усталости губами. — Лёш, при любом раскладе. Я слишком медленно набираю силы. Так будет быстрее. — Он морщится, будто решаясь, и наконец выдыхает: — Лёш, в самом крайнем случае… ну, у меня есть еще пара лет. Тот Дим ведь продержался больше десяти…
Он прав. Конечно, он прав. Есть время… И есть фениксово Пламя, на крайний случай… и в конце концов, есть еще анниты со своим вирусом.
Вот только за этой уверенностью Дима чувствуется еще кое-что: даже не будь этой надежды, он бы все равно сунулся. Потому что должен.
Потому что считает себя виноватым. Темная память чертова альтер эго!
И от этого хочется расшибить себе кулаки о ближайшую стенку.
На камне пещеры пляшут оранжевые отсветы… И Лина не может уйти, хоть и пора уже, пора, хоть сердце холодит странное предчувствие.
Что-то не так, что-то происходит или вот-вот произойдет, что-то, что заденет многих… а она не может уйти. Пламя сотни лет ни с кем не говорило.
— Очень долго. С тех пор как Фирьял захотела стать единственной главой.
— Единственной? Было несколько глав?
— Три. Из разных ветвей. Вместе думали, вместе бились. Фирьял пожелала стать главной. Она выдала это за мою волю. Моя истинная Хранительница умерла. А новая уже не могла со мной говорить.
— Когда это было?
— Восемь сотен лет назад. Так давно… Так горько… Я вижу вас младенцами, вдыхаю свою частицу, я вижу ваше посвящение — только тогда и могу ощутить, какие вы, мои птенцы, мои фениксы… А потом — ничего.
— Поверь, мы это изменим.
Теплый свет, золотистые блики.
— Спасибо. Подожди… в Пламени вдруг замерцали тревожные алые искры. Что-то происходит. Смотри…
О
Лёш в сотый раз прошел по мозаичному полу. Вернее, пронесся. Что так долго? Конечно, Дим истощен до отката, конечно, ему восстановиться — не твои энергопотери восполнить, ты вообще, считай, при своих остался, так, голова поболит и кошмары снова навещать будут… и все-таки многовато времени его там держат.
Черт! На этот раз память Алекса скорей мешала, чем помогала. Она упорно подсовывала то, о чем ее вовсе не просили: черные тени в черном дыму — горящий Нью-Йорк, черное небо средь бела дня, черную рубашку Дима, концлагерь в Овидиополе, выжженную базу «Ключи»…
И постепенно звереющие морды портретов в подземном убежище на мертвом Дайомосе. Первое поколение зараженных. Второе… третье, уже безнадежно и непоправимо искалеченное злобой.
Дайи, дайи, вирус зла.
Снова…
— Лёш! — В комнату врывается золотистый жар. — Лёша…
— Лина! Как ты меня нашла?
И что случилось? Столько тревоги…
— Нашла… — Кое-как улыбаются побелевшие губы. Потемневшие глаза всматриваются в лицо, будто убеждаясь, что ошибки нет, что Лёш — вот он, целый.
— Лина…
— Подожди. — Смуглые руки торопливо ложатся на его плечи, но не обнимая, а так, словно Лина что-то ищет. Скользят по груди, ложатся на лоб — и тело бросает в жар, и кружится голова.
— Эй!
— Ш-ш-ш…
Он замолкает, потому что понимает — это отнюдь не объятия любимой. Это Феникс. Подаренное судьбой Пламя. И сейчас оно горит. Что-то еле слышно шелестит — легко-легко, на грани, по коже бегут незримые иголки, и температура воздуха подскакивает градусов на десять. В крови бродит ее жар. Но становится легче. Будто усталость и тревога взяли да и сгорели на невидимом огне. И он даже знает на каком.
Ее Феникс… Проверяет или жжет чужую примесь? В любом случае — спасибо, жар-птица.
На миг, на полсекунды жар становится нестерпимым. Потом гаснет. И можно выдохнуть. Можно перехватить ее ладонь и тронуть губами. Можно схлопотать плюху по затылку и сердитый взгляд.
— Ух ты! Это за что?
— За все! — сверкает глазами огненная девушка. — За… За все! За то что без меня сунулся в этот чертов город!
— Но ведь тебя-то не было, — логично возражает он.
Но где вы видели логику у влюбленной девушки? И тем более у перенервничавшей и рассерженной?
— Больше никуда без меня, слышишь? — шипит его разгневанная жар-птица. — Когда Пламя показало… думала, с ума сойду. Рванулась сразу, не подумала даже, куда вламываюсь, сразу…
Она вдруг замолкает, не договорив, и, приникнув, прячет лицо. Грозный и бесстрашный феникс. Ведьмочка. Жар-птица моя…
— Я весь контроль упустила в преисподнюю…
— Туда ему и дорога, — выдыхает Лёш, гладя черные волосы.
— Вы погибнуть могли…
— Все обошлось.
— Врун.
— Ну, почти.