Всё как есть
Шрифт:
Кое-как мне удалось ее в этом убедить, но с обещанием, что я непременно, несмотря на миллион дел, буду находиться в зрительном зале во время записи. Маму немного успокоило, что такие передачи записывают, а не пускают сразу в прямой эфир, и «если я не понравлюсь, они меня просто вырежут». Хорошенькое утешение!
Мама осталась у меня ночевать и приготовила нам на ужин замечательно душистый, рассыпчатый, настоящий ведический рис с овощами и специями, которыми меня снабдила заботливая Алена. Однако у нас не получилось «одухотворить прием пищи» и «вкушать ее с радостью и благоговением, за беседой на духовные темы», как советует Аюрведа устами моей продавщицы. Мама
На следующий день она притащила мне греним, о котором я успела позабыть, — горстку капсулок в бумажном пакетике.
— Я не успела купить, — пробормотала она извиняющимся тоном, — попей пока мои. Просто жалко время упускать, сейчас как раз полнолуние. До новолуния будешь его пить по одной капсуле через полчаса после еды.
— Привет! Так я должна еще следить за новолунием? — испугалась я.
— Не следи, я сама все тебе скажу, — улыбнулась Алена. В последнее время она держалась со мной мудро-покровительственно, как пантера Багира с несмышленышем Маугли.
Из-за этого тона или из-за того, что она действительно беспокоилась о моем здоровье, но я сама стала относиться к ней с некоторым почтением и почти не контролировала, что происходит в ее смену в магазине. И однажды, вернувшись из банка, обнаружила, что она продает мою черепаху!
Покупатель уже держал в руках деньги, а Алена, свесив темные волосы над прилавком, укладывала черепашку в полиэтиленовый пакетик В такой ситуации ради репутации магазина я могла пожертвовать своим обедом и много еще чем — но не хранительницей моего благополучия.
Я рванулась к прилавку, вырвала черепаху из рук Алены и взахлеб стала рассказывать покупателю, пожилому человеку в старомодном, добротном, как говорили раньше, пальто с каракулевым воротником, что эта вещь не продается, моя новая продавщица ошиблась, а мы готовы предоставить ему скидку на любой другой товар. Каракулевый воротник выглядел скорее озадаченным, чем обиженным, и вместо скидки попросил объяснить, чем вызвано такое трепетное отношение к деревянной фигурке.
Пришлось объяснять.
Черепаха когда-то принадлежала бабушке, всего их было четыре, четыре черепашки из лакированного светлого дерева, каждая размером с мужскую ладонь. Сколько я себя помню, они стояли на бабушкином серванте, развернувшись на все четыре стороны, и строго наблюдали за разными углами комнаты. Когда бабушка ушла, а наша семья вскоре после этого распалась (все больше думаю, не связаны ли эти два события), мы поделили черепах на память. Одну увез отец в новую квартиру, которую подарили молодоженам Зинкины родители. Другую забрала мама, третью Сашка взял с собой в общежитие. А я принесла свою черепашку в магазин, где она стояла на самой верхней полке и следила за моим бизнесом. Удивительно, как старичок углядел ее среди связок гномов и гирлянд колокольчиков и почему решил купить именно ее. Да и Алену с Нюшей я сто раз предупреждала, что черепаха — моя и продавать ее нельзя.
— Я совершенно забыла! — оправдывалась Алена. Она была очень расстроена.
От старичка — любителя земноводных мы отвязались с большим трудом. Он поведал нам, что черепаха — символ мудрости, долголетия и поддержки предков (ага!), олицетворяет начало творения, время, бессмертие, плодородие,
Она задал еще кучу стариковских вопросов типа: чем занимаются мои родители и на кого учится брат — и наконец ушел, купив маленькую ведьму на помеле и оставив нас с Аленой совершенно бездыханными.
Я спряталась в кладовку, пообедала остатками вчерашнего риса, на этот раз вполне просветленно размышляя о том, что знания, в том числе и бесполезные, — пожалуй, единственное, что утешает человека в старости и дает ему ощущение полноты жизни. А может, бесполезных знаний не бывает? Так считает, например, мой папа. Он говорит, что большинство людей покупает и читает его книги не для того, чтобы вести здоровый образ жизни, а чтобы знать, как это делается. И чем-то им это знание помогает.
Надо было бежать, но Алена продержала меня в лавке еще полчаса и заставила принять греним, потому что сама бы я, конечно, забыла. В результате, когда я прорвалась сквозь все пробки к Останкино, мама уже сидела в закутке около студии нарядная, загримированная, безумно красивая, и в глазах у нее стояли слезы.
— Катя, ну где же ты! — воскликнула она, как будто это из-за меня ее уже сорок минут мурыжили в коридоре.
Кричала она зря, по нынешним меркам я доехала просто молниеносно. Тем более что записи она ждала не одна. Ее развлекал беседами сам ведущий передачи «Съедобное-несъедобное», прежде известный журналист и путешественник, чьи репортажи с пика Коммунизма или Северного полюса когда-то, затаив дыхание, смотрела вся страна. Теперь он был автором модных кулинарных детективов и попутно вел программу на телевидении.
— А вы дочка Анны Максимовны? Надо же, такая молодая дочь!
Я не успела удивиться этой странной реплике — участников передачи пригласили в студию.
У мамы сделалось такое лицо, как у невесты на картине «Неравный брак» — как будто ее насильно ведут к венцу. Я показала ей кулак, и она жалобно улыбнулась.
Зрительного зала на этой передаче, как выяснилось, не было, но мне разрешили прислониться к стеночке за спиной у оператора. Так я и проторчала там до конца этого бесконечного интервью, из которого, успокаивающе шепнула мне какая-то телевизионная дама, дай бог, сделают пять минут, и то много. И все это время мама говорила только со мной и улыбалась мне. И все обошлось, она держалась прекрасно, хотя видно было, что волнуется, но волнуется очень мило и искренне.
— Может, не смывать грим? — неуверенно спросила мама после съемок. — Я в нем такая молодая…
— Как хотите, только решайте скорее, у меня смена кончается, — равнодушно сказала пожилая гримерша.
Мы плюнули на грим и пошли в буфет.
— Катя, а что же я там буду делать? — испуганно шепнула мама, запнувшись перед двустворчатой стеклянной дверью. — Я же не смогу есть обычную еду. Все увидят.
— Не бойся, мамочка, папарацци здесь не ходят, успокоила я ее, открывая дверь. — Зрителей тоже нет, а остальные свои, им все равно.