Все лики любви
Шрифт:
– Ну да, – подтвердила Ленка, не моргнув и глазом.
– Покажите ваши конспекты.
Пятисекундная пауза, за которой последовало покаяние.
– Ну, Михал Андреич, – заныла Инга. – Жарко, душно, мы не все записали…
– Если кто-нибудь из вас полностью записал лекцию, отпущу всех без вопросов, если нет, всем поставлю прогул.
В шесть быстрых девичьих рук Веру тут же вытолкали вперед. Он их отпустил, а ее попросил остаться, и строго попенял, когда за девицами закрылась дверь:
– Брацкая, вы не на менеджера тут учитесь, а на врача, и если будете прикрывать
– Вполне, но я и не прикрываю, это вы такие условия выдвинули. Вы ж не стали проверять конспекты у каждой из них.
Он внимательно посмотрел на нее и строго спросил:
– Брацкая, что вы делаете сегодня вечером?
– Ничего, – растерянно ответила она.
– Тогда встретимся в семь, у входа в первый корпус, – приказал он и вышел из аудитории, не дав ей ничего ответить.
В семь она ждала его, терзаемая смутными сомнениями, что испортит он ей жизнь студенческую своими придирками. Вот не понравилась она ему, видимо.
В первом случае угадала, во втором сильно ошиблась.
Он повел ее на свидание, почти классическое – кафе, прогулка по Москве, парк культуры. И поцелуй.
На этом классика закончилась. На поцелуе началось безумие.
Они оба не помнили, как оказались у него дома. Там тоже классика жанра – родители своей дачи не имели, но зато у них были хорошие друзья, на чьей даче они все еще и оставались, не закончив летний сезон.
Два дня Вера и Михаил просто не вылезали из кровати, даже не потрудившись придумать приличную отговорку для института, максимум, на что сподобилась Верочка, – это позвонить в общагу и предупредить соседок по комнате, что она жива и не пропала без вести.
И началось какое-то помутнение рассудка. Причем взаимное.
Им, как наркоманам, постоянно требовалось находиться рядом, дотрагиваться друг до друга и заниматься сексом! Где они только этого не проделывали! Уж в институте Вера узнала про такие укромные места и каморки, о существовании которых и догадаться-то было трудно. А им все пофиг – хоть в пыли, хоть в грязи!
Это было настоящее, стопроцентное помешательство. Вера забывала есть и пить, практически забросила учебу и неслась на свидания, вообще не замечая ничего вокруг, а заметив Михаила издалека, только на него и смотрела.
Она не могла долго находиться без Миши, у Верочки начиналась конкретная психологическая «ломка». В то время она очень сильно напоминала известную подопытную крысу, которой подвели электрод к той части мозга, что отвечает за удовольствие, и дали кнопку, активирующую электрод. И она жала, жала и жала, пока не умирала от голода и обезвоживания – ни о чем другом крыса не помнила, и ничего больше ей не надо было.
Вера не узнавала саму себя в короткие моменты просветления, но ничего не могла с собой поделать – это было сильнее ее. Сколько раз ее пытались остановить девчонки-соседки – бесполезно, она никого не слушала – к Мише!
Просто каким-то чудом не завалила сессию полностью. Преподаватели недоумевали – лучшая ученица потока, талантливейшая девочка, труженица, что с ней такое могло
– Иногда так случается, – мягко пояснил ей один из них на экзамене, – некоторые студенты от слишком усердной учебы впадают в психический ступор. Вам надо, милая, обратиться к психиатру, это легко исправляется.
Вера кивала. И в этот момент думала только о том, что через час встретится с Мишей.
Она не поехала в каникулы домой, и обеспокоенная ее странным состоянием мама приехала сама и ужаснулась! Дочь было не узнать! Она похудела, выглядела замученной, в глазах – болезненный фанатичный блеск, и разговоры только о Мише и ни о чем другом. Евгения Максимовна расплакалась, и только мамины слезы как-то смогли отвлечь Верочку от предмета ее страсти и обратить, наконец, внимание на родную мать.
– Мам, ну что ты? – недоумевала дочь такой материнской чуть ли не скорби.
– Этого следовало ожидать, – тяжко вздыхала мама, вытирая слезы.
– Чего? – уточнила Вера.
– Твоего эмоционального срыва.
– Это не срыв, мам, это любовь! – фанатично доказывала дочь.
– Верочка, – предприняла попытку объяснить ей реальность мама, – послушай меня, пожалуйста.
– Хорошо, – кивнула Вера, села напротив, сложила на столе руки одну на другую в позе примерной ученицы, демонстрируя готовность слушать.
– Когда умер твой отец, – не удержавшись, снова вздохнула мама, – тебе исполнилось всего пятнадцать лет. У вас с ним всегда были особые отношения, очень близкие, Степан любил тебя больше всего на свете, баловал и был для тебя не только отцом, но и другом, эталоном мужчины. И вдруг он умирает в одно мгновение. Если бы он умер после долгой болезни, как бы тяжело ни было, у нас нашлось бы время подготовиться, или из-за несчастного случая, то можно было обвинять кого-то в этом. А здоровый, сильный, молодой мужчина в полном расцвете сил – и вдруг его не стало. И ты обиделась на него. Ты почувствовала себя преданной самым родным человеком. Преданной и брошенной.
– При чем здесь смерть папы? – возмутилась Вера, убрала руки со стола и, сложив ладони, сильно переплела пальцы, до побелевших костяшек.
– При том. Ты закрылась, захлопнулась внутренне, в одиночку переживая это, как тебе казалось, предательство. Для тебя его смерть стала таким ударом, что тебе нужно было найти виноватого, и ты выбрала самого отца. Целых полгода ты не плакала о нем, не могла. И за эти полгода ты научилась скрывать свои чувства, замыкаться и переживать все в себе. Есть люди, которые по характеру, от природы вот такие замкнутые, скрытные, а ты другая. Ты светлая, в тебе много радости и юмора, пусть ты и не открытый нараспашку человек, но замкнутость и закрытость – это не твое. Однако все эти годы ты так и не отпустила этой закрытости и пряталась в ней от людей и возможной боли. А ты человек сильных эмоций, до поры ты реализовала их в учебе, но твоим чувствам необходима и иная реализация, человеческая. Вот все это накопившееся и выстрелило, как из пушки, искажая твое восприятие мира.