Все могут короли
Шрифт:
Он оставил короб там, куда его поставил слуга, и вернулся под клен. Следующие несколько часов он провел в приятной полудреме. Перед его мысленным взором сменяли друг друга воображаемые им картины, в которых обычный человек не смог бы ничего понять, ибо они представляли собой смешение реальности, видимой обычным зрением, с той реальностью, которая предстает перед взором ментальным. Таким грезам Эмиль предавался нечасто; его мысли были всегда заняты другими предметами, в основном связанными с делами магическими, а это требовало определенного сосредоточения и не оставляло места для мечтаний.
Центральной фигурой его грез был некий светлый
В полдень появился второй гость. Это был слуга, в обязанности которого входило накрывать стол в павильоне, где жил Эмиль. Ведь только глупые и необразованные простолюдины полагают, будто магики и колдуны творят себе пищу из воздуха, и благодаря этому живут себе припеваючи. На самом деле, кое-кто из товарищей Эмиля по несчастью был способен на подобное творение, но результат, как правило, не стоил тех сил, что были затрачены на этот процесс. Эмиль, пожалуй, мог бы наколдовать себе обед и ужин, но полагал это ненужной и утомительной возней.
Слуга был вышколен, тих и деликатен. Двигался он так быстро, ловко и бесшумно, что Эмиль почти никогда не замечал его присутствия и даже не помнил в лицо. Впрочем, частенько он вообще отправлял этого малого восвояси — когда бывал особенно занят и не хотел, чтобы его отвлекали чем бы то ни было, пусть даже и едой.
Сегодня он прогонять слугу не стал. Без особого аппетита сел за стол, отведал понемногу из каждого блюда. Какая тоскливая трапеза! Отложив столовые приборы, Эмиль, вопреки всем правилам этикета, уперся локтями в стол и положил подбородок на ладони. Если бы с ним был хотя бы Тармил, как раньше! Но придворный маг, сложив с себя обязанности учителя и воспитателя юного принца, вернулся во дворец. Многие возражали против этого, полагая, что небезопасно оставлять Эмиля без присмотра, но на пребывании во дворце Тармила настоял сам король. Ему зачем-то был позарез нужен под рукой магик. Иногда Тармил навещал своего бывшего ученика, но происходило это редко; он ссылался на чрезмерную занятость. Почему сегодня он не прислал Эмилю хотя бы весточку, пару теплых слов, оставалось только догадываться. То ли забыл, то ли и впрямь был занят…
Третий гость явился под вечер. Эмиль сначала услышал его, а только потом — увидел. И услышал он даже не его, а мягкое фырканье его коня где-то неподалеку за деревьями. Конь ступал так мягко по нежной и влажной весенней земле, что ни по каким другим звукам, кроме этого фырканья, догадаться об его приближении не представлялось возможным.
Озадаченный, Эмиль приподнялся со своего ложа и вгляделся в прозрачные сумерки. Мало кто являлся к нему верхами.
Из-за деревьев прямо на него выехал всадник, огромной массой громоздящийся в седле мощного белого жеребца. Эмиль сразу узнал гостя по посадке, да и по сложению тоже — короля Иссу было трудно с кем-нибудь
Король Исса приблизился, и как-то сразу вдруг стало заметно, что он неожиданно сильно постарел за те последние две недели, когда Эмиль не видел его. Груз прожитых лет как будто разом обрушился на короля, придавил и согнул его. Да, он все еще ездил верхом, но в седле держался с видимым трудом. Его широкие мясистые плечи ссутулились, и он выглядел уже не царственным старцем, а просто дряхлым толстым стариком. Даже волчий огонек его желтых глаз пригас и помутнел. Глядя, как он тяжело и грузно спускается с седла на землю, Эмиль с неожиданной тревогой вдруг подумал, что деду, пожалуй, осталось жить совсем недолго.
Тревога эта родилась вовсе не вследствие тоскливого предчувствия близкой кончины родича. Увы, нет. Эмиль больше беспокоился о собственной судьбе. Он-то хорошо знал, что остается в своем привычном жилище и пользуется относительной свободой только до тех пор, пока дед своей властью защищает его. Люкка, водрузившись на трон, уже не станет так с ним церемониться.
Но удивление и беспокойство стоило отложить на потом, а пока Эмиль поспешил к деду, чтобы помочь ему спуститься с седла. Король, впрочем, его помощь отверг, сделав вид, что не заметил протянутой руки. Сознавая, несомненно, свою немощь, он оставался таким же гордецом, как и прежде.
— Опять мечтаешь? — с такими словами обратился он к внуку вместо приветствия. — Тармил говорил мне, что иногда ты целыми днями только и знаешь, что витаешь в облаках.
— Здесь больше нечем особо заняться, — Эмиль с улыбкой пожал плечами.
— Ну ничего, в твоем возрасте еще можно и помечтать. Главное, чтобы ты не увлекся этим занятием, и не предавался исключительно ему до самой старости. А вот таким старикам, как я, мечтания уже ни к чему… Между прочим, Эмиль, я ведь поздравить тебя приехал. Сегодня ты стал совсем уже взрослым.
Поздравить? Эмиль страшно удивился — чтобы король приехал лично поздравить его?! — но поблагодарил и позволил деду обнять себя (и это тоже было не похоже на Иссу). Королевские объятия убедили его, что Исса, на самом деле, не так уж и плох; во всяком случае, ребра Эмиля ощутимо хрустнули, и он не удержался от болезненного вскрика. Дед рассмеялся и отпустил его.
— Что, не ожидал? — самодовольно спросил он. — Не такая уж я и развалина, как кажусь! Однако, — добавил он тут же посерьезневшим тоном, — я что-то впрямь сдал в последнее время. Борон уже смотрит на меня в упор… Ну, да не о себе я приехал говорить. Посмотри-ка, Эмиль, я кое-что привез тебе.
С этими словами он отцепил от седла сумку и передал ее Эмилю. Тот распустил тесемки, заглянул внутрь и обнаружил внутри две запечатанных глиняных бутыли.
— Это вино того самого года, в который родился ты, — пояснил король Исса. — Мне подумалось — надо же как-то отметить такое событие. Восемнадцать лет бывает раз в жизни! Только, знаешь, пойдем-ка лучше в дом. Моим костям не слишком нравится нынешняя сырость, они предпочитают греться у камина, знаешь ли.
Эмиль помог деду закрепить поводья его коня вокруг ствола молоденькой ольхи; животное было смирным, и едва ли попыталось бы убежать любой ценой. Потом они направились к павильону, и на ступенях наткнулись на короб. Сверху на него было по-прежнему наброшено многоцветное покрывало.