Все могут короли
Шрифт:
— Ваше величество, я здесь, — сказал он как мог спокойно и почтительно, и поклонился. Подобный тон по отношению к брату он усвоил давно. Люкке нравилось, когда Эмиль обращался к нему на «вы» и добавлял титул. — Вы желали меня видеть?
— А! — Люкка крутанулся на пятке и едва не опрокинулся. Тармил поддержал его под локоть. — Да! желали. Очень желали.
— Я к вашим услугам, — проговорил Эмиль кротко. Голова его пылала. Люкка — один! Свидетелем произошедшего станет один Тармил, который, кстати, так и сверлит принца очень странным, пристальным взглядом.
— Дай мне вина! — потребовал
— Боюсь, что нет, ваше величество.
— У тебя нет вина для твоего короля?! Дрянь! Колдунишка! Может, ты не желаешь со мной пить?!
— Ваше величество, — склонился к тщедушному королю огромный Тармил. Глаза его блеснули. — Вам нехорошо. Лучше вернуться во дворец.
— А ты вообще заткнись! Колдун! — Люкка ткнул пальцем в грудь Тармилу. — И ты колдун! — королевский палец уткнулся в Эмиля. — Вы оба в заговоре против меня!
— Вы ошибаетесь, ваше величество.
— К Безымянному… вас… обоих! Оба… катитесь! Ты! Чтоб духу твоего здесь не было! Завтра же! Убирайся. Видеть тебя больше не желаю.
С этими словами Люкка вдруг полез за пазуху, откуда извлек свиток, украшенный свисающей на шнуре королевской печатью, и сунул этот свиток под нос брату. При виде его сердце у Эмиля ухнуло вниз. Вот оно. Дождался. Стараясь не выдать волнения, Эмиль взял свиток и нарочито медленно развернул его. Конечно, это был королевский приказ о немедленном отбытии принца крови Эмиля Даниса в пограничный Лукрос, где он и должен пребывать до получения дальнейших распоряжений. В пути принцу полагался эскорт ("Конвой", — мысленно поправил Эмиль), а в Лукросе ему предписывалось подчиняться приказам некоего мэтра Талоса, уполномоченного королем позаботиться о новоприбывшем. Надо же, подумал Эмиль, медленно опустив руку с приказом, братец не поленился лично доставить мне бумагу. Видно, уж очень хотелось ему полюбоваться на мою вытянувшуюся физиономию. Только такого удовольствия я ему не доставлю.
Свернув бумагу, Эмиль взглянул в лихорадочно блестящие глаза брата, надеясь, что ненависть не слишком явственно проступает на его лице.
— Значит, ты желаешь, чтобы я уехал?
— Да! желаю! И ты подчинишься, ясно? Иначе следующим приказом я велю тебя обезглавить!
— Куда уж яснее. Хорошо, ваше величество, я уеду завтра же.
Люкка посмотрел на него с подозрением.
— Ты не станешь спорить?
Эмиль покачал головой.
— И позволишь запереть себя в башне?
Не получив ответа, Люкка расхохотался, запрокинув голову. Эмиль продолжал молча, не отрываясь, смотреть на него. Вдруг Люкка резко оборвал смех, зашатался, побледнел и схватился за виски. Глаза его наполнились ужасом.
— Ты! — выкрикнул он, тыкая пальцем в брата. — Прекрати это! Немедленно! Я тебе приказываю!
Эмиль молчал. На лбу у него выступил пот, огромный кулак смял королевский приказ. Люкка отступил на шаг и схватился за Тармила.
— Тармил! — взвизгнул он. Теперь лицо его налилось кровью. — Прекрати это! Убери его! Убери!
Он еще продолжал что-то кричать, когда, запнувшись о первую ступеньку лестницы, он вдруг не удержал равновесия и опрокинулся на спину. Раздался глухой удар. Люкка захрипел, судорожно выгнулся и замер. Тармил, до сих пор наблюдавший за братьями с интересом,
— Он мертв, — сказал он спокойно и спросил с любопытством: — Что ты сделал?..
Судорожно переведя дыхание, Эмиль помотал головой.
— Я его даже не коснулся!
— Это я видел. Поэтому и спрашиваю: что ты сделал?
Ошеломленный произошедшим, Эмиль присел на нижнюю ступеньку рядом с телом брата и посмотрел в его запрокинутое лицо. Увиденное едва не лишило его последних остатков самообладания. Смуглое лицо Люкки приобрело какой-то трупный багрово-черный оттенок, из носа, ушей, даже из уголков глаз тонкими струйками стекала кровь. Эмиль отвернулся и с силой сжал виски. Ему вдруг стало нехорошо.
— Ты что же, раздавил ему мозг? — продолжал любопытствовать Тармил.
— Почему ты думаешь, что это я? — сдавленно спросил Эмиль.
— А кто же еще? Уж наверное, это не Гесинда тюкнула его по маковке.
Несколько раз глубоко вздохнув, Эмиль попытался успокоиться. Собственно говоря, какая разница, что именно произошло. Главное, Люкка мертв. И если даже Тармил прав, и виновником его смерти на самом деле является он, Эмиль, то бессмысленно терзаться угрызениями совести. При мысли о том, что он, возможно, стал убийцей родного брата, Эмиль не ощутил ни раскаяния, ни ужаса.
— Он действительно мертв? — уже почти спокойно спросил он, поворачиваясь к Тармилу.
— Насколько я могу судить, — кивнул тот.
— Тогда вот что: позови сюда лекаря.
— К чему это, Эмиль? Не лучше ли…
— Я сказал — позови лекаря, — повторил Эмиль, понизив голос. Что-то в его тоне подсказало Тармилу, что лучше с ним не спорить. Поднявшись, магик расправил складки одеяния и сверху вниз взглянул на принца, который сидел, упершись локтями в расставленные колени и ссутулив плечи.
— Слушаюсь… ваше величество, — тихо сказал Тармил, и юноша быстро вскинул голову. Никакого удивления или страха в его взгляде не было, только соломенные брови сошлись на переносице, придав молодому, почти мальчишескому лицу выражение крайнего сосредоточения. Тармил улыбнулся и добавил со значением: — Король умер, да здравствует король.
Пока Тармил отсутствовал, Эмиль предавался размышлениям, сидя на ступеньке рядом с телом мертвого брата. Близость покойника ничуть его не смущала. Гораздо больше занимало его собственное будущее, и чем больше Эмиль о нем думал, тем сильнее становилась сотрясавшая его тело дрожь возбуждения. Поименовав его королевским титулом, Тармил однозначно дал понять, на чьей он стороне. Значит, как минимум один союзник у него есть, и союзник сильный. Что до остальных влиятельных вельмож, Эмиль даже представить не мог, как они отреагируют на неожиданную смерть молодого короля и появление нового претендента на трон. Конечно, никто не посмеет обвинить принца крови в предумышленном убийстве, но вряд ли кто-то с восторгом примет его как наследника престола. Не бывало еще в истории мира такого, чтобы трон занял колдун, пусть даже королевских кровей. Впрочем, Эмиль считал, что представляет собой уникальный случай, и никакие исторические аналогии к нему неприменимы.