Все мои женщины. Пробуждение
Шрифт:
– Прошу прощения за «дурака», – ответил Он, смутившись, застегнул пиджак, чтобы спрятать пятна крови на рубашке. – Я очень невежливо выразился… не имея… не имея всей полноты информации, – добавил Он через мгновение. – Я сам в свое время пережил нечто подобное, хотя и в другом месте. С моей дочерью, – сказал Он тихо и улыбнулся. – А очки – это ерунда. Они мне с самого начала не нравились.
– Оказывается, вы говорите по-польски…
Из багажного отделения они вышли вместе. Он зашел в первый попавшийся туалет и холодной водой тщательно умыл лицо. В зеркале внимательно разглядел слегка припухший нос, разбитую верхнюю губу и несколько царапин под левым глазом. Белая рубашка с пятнами подсыхающей крови выглядела на самом деле пугающе. Женщина с прижавшейся к ней девочкой ждали Его снаружи. Он не спешил домой – помимо всего прочего, Он помнил, что если не считать половины бутылки белого вина, в холодильнике у Него совершенно пусто. И кофе Он забыл купить
– На самом деле бабушка назвала меня Изабеллой, но все знают меня только под вторым именем, Юстина. Это претенциозное «Белла» мне никогда не нравилось.
Стоя в очереди за кофе, Он украдкой ее разглядывал. Невысокая, худенькая брюнетка, короткие, слегка волнистые с боков волосы, маленький, чуть курносый нос, глубокие круглые глаза, поразительно белые зубы, аппетитные пухлые губы, длинная шея. Около тридцати с чем-то лет. Одета в желтое воздушное муслиновое платье с декольте и широким кожаным ремнем, подчеркивающим ее узкую талию. Высокие сапожки с бахромой цвета натуральной кожи, длинные загорелые ноги.
Когда Он вернулся к столику с двумя чашечками кофе и мороженым для Доминики, они начали разговаривать. Она прилетела с дочерью из Варшавы. Навещали бабушку Доминики, живущую в Дрогичине на Подлесье, мать ее бывшего мужа. Погода все время была отвратительная, каждый день лил дождь, они, кроме ежедневных походов в костел, из дому почти не выбирались. Доминика постоянно капризничала, а она сама на бабушкиных харчах поправилась на три килограмма. Живет она в Берлине с девяти лет, работает в отделе маркетинга автомобильного производителя из Азии и давным-давно ненавидит свою работу. В свободное время фотографирует и проектирует мебель. Некоторые проекты даже удается иногда продать – доброму коллеге, «гениальному художнику-столяру» из Хойнице. Голос у нее был слегка хрипловатый, глаза блестящие, со слезой, и нежные, узкие ладони, которые она непрерывно то сплетала, то расплетала.
На выходе из аэропорта Он спросил, где она живет. Оказалось, что очень близко от Него, в соседнем квартале. Молодой таксист гнал как сумасшедший, но в какой-то момент рядом с Берлинской филармонией и парком Тиргартен резко сбросил скорость.
– Тут надо осторожно, – пояснил водитель, – тут часто посреди дороги лебедь стоит.
– Лебедь? – переспросила удивленно Юстина. – Я думала, в Берлине, как пишут в газетах, по улицам бегают только дикие лисы и зайцы, – с улыбкой сказала она.
Водитель взглянул в зеркало заднего вида и произнес с серьезным видом:
– Он тут потерял свою пару. Ее какая-то машина переехала. И вот с того времени он постоянно топчется на этом месте…
Он вдруг почувствовал, как Юстина нежно дотронулась до Его ладони и положила голову Ему на плечо.
Он вышел из машины около своего дома и заплатил таксисту за всю дорогу. Она поехала дальше. И только уже дома Он начал жалеть, что не осмелился попросить у нее номер телефона. Хотя очень хотел. С одной стороны, такая просьба могла бы означать, что Он вроде как рассчитывает действительно получить от нее возмещения финансовых потерь, что было совершенно немыслимо и абсурдно, а с другой – что Он пользуется ситуацией и ведет себя как престарелый кобель.
Через три дня поздним вечером Он услышал звонок в домофон. Сильно удивился и немного встревожился: сколько там жил – домофон срабатывал у Него только тогда, когда почтальон приносил Ему выписанные журналы. Но почтальон приходил обычно около девяти часов утра.
Он взглянул на часы – было уже хорошо за полночь. Он нажал на кнопку домофона – никто не отвечал. Он решил, что, наверно, кто-то ошибся, и вернулся к столу с компьютером. Но через минуту послышался тихий стук в дверь. Она стояла на лестничной площадке – испуганная и смущенная.
– Меня впустил какой-то ваш сосед, менее подозрительный, чем вы. Я вам купила рубашку. Голубую. Она больше подходит к цвету ваших глаз, – робко сказала она. – Это я! Та дура с чемоданом! Ну, из аэропорта, – добавила она с улыбкой, когда Он слишком долго молчал, уставившись на нее в совершенном обалдении от ее неожиданного визита. – Я надела на всякий случай то же самое платье – чтобы вы вспомнили. Помните меня? – Она крутанулась вокруг своей оси. – Вы уж меня извините, что я, как девушка по вызову, к вам ночью явилась, но ведь по утрам вас дома не бывает, вечером тоже. Только ночью вот. Я уже успела это заметить. – Она осторожно и неуверенно вошла в Его кухню.
Когда с той недопитой бутылкой белого вина было покончено, они пили ее любимый зеленый чай и беседовали. Вышли из квартиры вместе – под утро. Он поехал на своем скутере на работу, а она – домой, чтобы до работы еще забросить в школу Доминику. Через несколько дней она Ему позвонила. Он вернулся домой пораньше – ради нее. Первый раз за несколько месяцев прибрался. Вечером она стояла в его кухне и разогревала
– Знаешь, мы вчера поехали с Доминикой к филармонии, ну помнишь, где парк… так этот лебедь там действительно топтался. И совершенно не боялся машин.
Спустя три месяца Он начал оставаться ночевать у нее. Ставил будильник, что утром, до того как проснется Доминика, на цыпочках выйти из ее спальни. Один раз батарея в Его телефоне разрядилась и будильник не зазвонил. И к ним в постель влезла Доминика. Точно не получится вспомнить, когда именно Он стал жить у Юстины постоянно. И все-таки Он старался время от времени бывать у себя в квартире. Иногда проводил там всего несколько часов в неделю. Но никогда не пропускал платежей, все счета оплачивал каждый месяц. Наличие этой квартиры давало Ему уверенность, что в любой момент Он может туда вернуться от Юстины. Это было некрасиво и неэтично с любой точки зрения, но все-таки Он держал этот запасной вариант всегда. И через несколько лет им воспользовался. Кроме того, это место давало Ему ощущение некоей свободы, несмотря на существующую связь с Юстиной. Этой свободой, несмотря на многочисленные возможности, Он никогда не пользовался, когда был с Патрицией, а вот с Юстиной, с которой с самого начала у Него был самый разнообразный и очень качественный секс, пользовался при любом удобном случае и без всяких угрызений совести.
Как-то Он долго разговаривал об этом – не в кабинете, а в одном из отличных берлинских ресторанчиков в Шарлоттенбурге – со своим доктором Лоренцо, который за пределами своего кабинета становился очень душевным собеседником. До того как стать врачом по всем болезням, Лоренцо несколько лет был психиатром и практикующим психотерапевтом. И тем периодом своей биографии Лоренцо страшно гордился и хвастался. Как будто врачевание тела было для него каким-то гораздо менее важным, даже в какой-то степени постыдным, но очень доходным занятием, которым он занимается, исключительно чтобы зарабатывать на жизнь. По словам Лоренцо, большинство мужчин изменяют своим вторым и даже третьим женам, мстя таким образом, пусть и с опозданием, первым женам. По Юнгу [12] – Лоренцо, как и Он, не разделял всеобщего восторга по поводу Фрейда, венского рядового, но невероятно знаменитого невролога, – так вот, по Юнгу, только первая жена и никакая другая является символичным объектом, возбуждающим в мужчине героическое решение отказаться от своей сексуальной свободы. Это для нее самец, чаще всего молодой и неопытный, первый раз в жизни сам, по собственной воле заковывает себя в кандалы крайне неестественной для всех без исключения млекопитающих моногамии. И если этот самец в неволе в какой-то момент почувствует себя в своей моногамии недооцененным и униженным – то, как утверждает Юнг, а вслед за ним и Лоренцо, которому вино развязало язык, он затаивает в душе желание отомстить. Той женщине, ради которой первый раз сам запер себя в тюрьме. А все остальные, будь то жены или партнерши, в мужчине уже не вызывают этой нерушимой готовности хранить верность. Само их существование – как раз и есть доказательство того, что пожизненная моногамия мужчины, с немногочисленными исключениями, которые лишь подтверждают правило, – это лишь неосуществимая мечта, и призрачнее нее является разве что целибат, который, при всем своем католическом воспитании, Лоренцо парадоксальным образом трактовал как «единственное и наибольшее извращение». И после этого приводил данные какого-то живущего в США польского ученого, «непроизносимой фамилии которого не помнит», говорящие, что только сто пятьдесят из тысячи двухсот исследованных культур на Земле признают моногамию единственной и обязательной моделью супружества. «А это меньше каких-то ничтожных тринадцати процентов населения!» – вскричал Лоренцо и заказал у стоящей неподалеку молоденькой привлекательной официантки еще одну бутылку вина. И когда она, стоя перед Лоренцо с приклеенной на лице официальной улыбкой, показывала ему принесенную бутылку итальянского вина – того же самого, что и предыдущие три, а потом с усилием открывала ее электрическим штопором, Его добрый доктор, никогда не упускающий подобных случаев, не смотрел ни на ее лицо, ни на бутылку, а не отрывал взгляда от длинных, почти не прикрытых слишком короткой юбкой ног девушки…
12
Карл Густав Юнг (1875–1961) – швейцарский психиатр, психолог, ученый, художник и гностик. Один из основоположников глубинной психологии, частью которой стала разработанная им аналитическая психология, критик психоанализа. Ученик и многолетний друг Зигмунда Фрейда (до 1913 года, когда эта дружба была официально прервана Фрейдом).