Всё может быть
Шрифт:
Раздается звонок в дверь. Смотрю на часы — без десяти восемь. Удивительная точность. Открываю дверь: мать с отцом стоят на пороге. Мать нетерпеливо улыбается, а отец, похоже, чувствует себя не совсем комфортно в костюме и галстуке.
— Где Эд? — спрашивает мать сценическим шепотом.
— Он вот-вот будет дома. Задержался на работе. Проходите. — Я целую обоих родителей в щеку и отхожу в сторону, приглашая их войти: у моей матери, судя по всему, первый раз в жизни язык отнялся, когда она увидела, какого размера прихожая.
— Потрясающе! — шепчет она. — Смотри, пап, — она толкает отца локтем, — у него кухонный стол из натурального мрамора! Да он небось кучу денег стоит!
— Тебе провести обзорную экскурсию? — Я не могу удержаться, мне так хочется еще хоть немножко побыть в центре внимания. — Снимайте пальто. Я покажу вам дом.
— Думаешь, можно? — спрашивает моя мать. — Может, подождем, пока Эд вернется?
— Не волнуйся. Все в порядке, — говорю я и вешаю пальто в гардеробную, которая, кстати, размером примерно со спальню моих родителей.
Я показываю им дом, и они охают и ахают, останавливаясь в каждой комнате. Даже мой отец, который никогда особенно не отличался красноречием, признает, что это прекрасный дом.
— Не просто прекрасный, — поправляет его мать, — это дворец. — И тут она поворачивается ко мне, и, можете мне не верить, у нее в глазах слезы! — О, Либби, — произносит она мелодраматично, — я так за тебя рада!
— Мы еще не женаты, мам, — говорю я.
— Пока нет, — уточняет отец и улыбается так же широко, как и мать.
— Только попробуй на этот раз все испортить, — говорит мать, открывая шкаф Эда и рассматривая его одежду. — Отвечать будешь передо мной.
— Мам, ты можешь хотя бы сегодня не придираться?
— Да, дорогая, — поддерживает меня отец. Я в изумлении смотрю на него. — Либби и так нервничает.
Моя мать смотрит на нас с непонимающим видом, потом качает головой и направляется к шторам.
— На подкладке, — бормочет она себе под нос. — Наверное, кучу денег заплатил за все эти ламбрекены.
— Пойдем вниз.
Меньше всего мне хочется, чтобы Эд застал нас, пока мы рыскаем по его спальне. Спустившись вниз, я готовлю родителям джин-тоник.
— Ты тут прямо как у себя дома, — фыркает моя мать. — Знаешь, где что лежит.
Я никак не реагирую.
— Но мне не нравятся эти диваны, — продолжает она, потому что ей обязательно надо к чему-то придраться. — Я бы сменила обивку.
— А мне нравятся! — твердо заявляю я. — Я их не трону.
— Ну, как хочешь, — вздыхает она. — О вкусах не спорят. Что у нас на ужин?
— Брускетта и... Черт! Черт! Черт! Черт!
Я вскакиваю на ноги, а моя мать снова презрительно фыркает.
— Мне это кажется или пахнет горелым, Либби?
Дерьмо. Дерьмо, дерьмо и еще раз дерьмо. Я открываю дверь духовки и вижу восемь дымящихся черных угольков. Я постанываю, потому что точно знаю, что скажет моя мать. Мне даже не надо
— Так я и знала, что надо было принести лососевый мусс.
Меня спасает только то, что в этот момент в замочной скважине поворачивается ключ. Мы все замираем, когда слышим, что Эд топает по лестнице и зовет:
— Э-э-эй! Есть кто-нибудь дома?
Он морщит нос, заходя в кухню, но, видимо, решает воздержаться от комментариев, — кажется, не так он себе представлял свое возвращение и домашний ужин — и пожимает руки моим родителям.
— Большое спасибо, что согласились прийти, — говорит Эд.
Его произношение выпускника частной школы вдруг резко бросается в глаза по сравнению с провинциальным акцентом моих родителей, как бы они ни старались его сгладить. Но, похоже, он этого не замечает, и я решаю не делать из мухи слона.
И потом, они меня, конечно, доводят, но это же мои родители, и, наверное, если меня припрут к стенке, я, так уж и быть, признаюсь, что люблю их.
— Большое спасибо за приглашение, — отвечает моя мать. Она старательно выговаривает слова, пытаясь скрыть провинциальное произношение, но, по-моему, ей это не слишком удается.
— Пустяки, пустяки. Хотите еще коктейль?
— Да, благодарю, — я не могу поверить: моя мать кокетливо приглаживает волосы, — будьте так любезны.
«Будьте любезны»? «Любезны»? Да с каких пор она так заговорила? Даже папа, похоже, слегка ошарашен: я встречаюсь с ним взглядом и подавляю смешок. Он, как у нас водится, закатывает глаза.
— Вы легко нас нашли? — спрашивает Эд. — Вы на машине?
— Мы сразу вас нашли, правда, па... — она осекается: до нее вдруг доходит, что в присутствии такой важной персоны, как Эд, не подобает называть отца «папой», — Алан?
Я сначала даже не понимаю, что это за Алан, потому что моя мать всю жизнь называла папу только «папой».
— Да, Джин, — отвечает отец, делая ударение на слове «Джин»: ему, как и мне, кажется странным называть ее по имени. — Никаких проблем.
Моя мать делает резкий жест головой, который означает: как бы не ляпнуть еще раз что-нибудь подобное. Мы с папой все понимаем, но Эд не замечает и просто протягивает бокалы.
— Па... Алан, тебе лучше больше не пить. Ты за рулем.
— Как жаль, — говорит Эд. — Я припас бутылку хорошего вина к ужину. Подумал, раз уж такой особый случай, надо откупорить бутылочку «Мутон Ротшильд» тысяча девятьсот шестьдесят первого года. Но вы-то попробуете, миссис Мейсон?
— О, зовите меня Джин, — хихикает мать. — Меня так все называют.
— Mais bien sur, — Эд тоже начинает смеяться. — Джин.
Когда я слышу, как он произносит эти три слова по-французски с жутким акцентом, мне хочется его убить, но вот на мою мать он, похоже, производит впечатление.