Всё может быть
Шрифт:
— Значит, ты наконец поняла, что деньги — это не главное? — Джулс улыбается.
— Может, и нет, — говорю я и улыбаюсь в ответ. — Просто мне придется по-прежнему самой их зарабатывать.
— И, поверь мне, так намного лучше.
— Да, я знаю.
— Так ты собираешься сказать ему все сегодня?
— О боже! — Я закрываю лицо руками. — Ничего хуже мне еще не приходилось делать.
У Джулс обеспокоенный вид.
— Но ты должна! — твердо говорит она. — Ты должна быть честной и признаться, что
— Значит, надо сделать вид, что я во всем виновата?
Она кивает.
— Мужчины всегда так делают.
Я сижу у Джулс все утро, и к обеду мне становится намного лучше. Но это чувство исчезает без следа к трем часам — пора ехать к родителям.
Джулс крепко обнимает меня в дверях и желает удачи; просит позвонить, как только все будет кончено. Я сразу же еду к родителям, чувствуя, как страх прямо-таки окружает меня со всех сторон. Боже мой, как же я им все объясню?
Моя мать, с ее шестым чувством, сразу ощущает что-то неладное, стоит мне только переступить порог.
— Ты что, плакала? — говорит она и приглядывается повнимательнее. — Надеюсь, у вас с Эдом все в порядке. Что случилось?
— Ничего, — бормочу я, прохожу в гостиную и отодвигаю газету, которая, как всегда, закрывает папино лицо, чтобы поцеловать его.
Мать следует за мной по пятам.
— Я знаю, что-то произошло, дорогая, — твердо произносит она. — Ты лучше скажи сразу, и забудем об этом, но надеюсь, с Эдом это никак не связано.
— О-о, — говорит папа, надевая тапочки, — женские разговоры. Я оставлю вас, ладно? Пойду в сад.
— Давай, быстро рассказывай.
— Оставь меня в покое, мам. Я не хочу об этом говорить.
— Вы что, поссорились? Ничего, милые бранятся — только тешатся.
Я сижу скрестив руки на груди и уставившись в телевизор с выключенным звуком. Мать устраивается на подлокотнике моего кресла и принимает ту же позу, что и я.
— Надеюсь, ничего серьезного, — говорит она.
Не давая ей возможности продолжить, я встаю и направляюсь к выходу.
— Пойду посмотрю, что там папа делает в саду! — кричу я через плечо и открываю стеклянную дверь.
Папа срезает отцветшие розы. Я встаю рядом, и он молча протягивает мне их. Мы с папой никогда особенно не разговаривали, но я чувствую, что должна сначала обо всем рассказать ему, — только не знаю, с чего начать, как все объяснить.
— Ты из-за Эда плакала? — медленно произносит он не глядя на меня, концентрируясь на ветках.
— Да.
— Все кончено?
— Да. Ну, не совсем. Но сегодня вечером я скажу ему.
Мой отец кивает и продолжает срезать цветы.
— Ты думаешь, я правильно поступаю?
Отец останавливается и наконец смотрит на меня.
— Раньше я не мог тебе сказать. Не мог даже сказать твоей матери — она
— Он тебе не нравился?
— Не в этом дело, — медленно произносит он. — Просто он живет в другом мире, и я беспокоился, что ты не нравишься ему такой, какая ты есть. Он пытался изменить тебя, превратить в кого-то другого.
Боже, никогда бы не подумала, что мой папа такой проницательный.
— И думаю, ты его не любила, — продолжает он и направляется к скамейке на краю сада.
Мы садимся.
— Понимаешь, в чем дело, — говорит он спустя какое-то время, — любовь — это действительно самое важное. Я знаю, что сейчас тебе трудно в это поверить, — он тихонько посмеивается, — но, когда я впервые увидел твою мать, тут же влюбился в нее и с тех пор не переставал любить ни на минуту. Конечно, у нас тоже были трудные времена и иногда она ужасная ворчунья, но я все еще люблю ее. Наша юношеская влюбленность переросла в другое, дружеское, более глубокое чувство. Но если в отношениях с самого начала нет любви, ничего не получится.
Он смотрит на меня и улыбается.
— Ты не любила Эда. Я сразу это понял, но не мог ничего сказать, пока ты думала, что счастлива с ним. — Он вздыхает, встает и потягивается, а потом говорит: — Хочешь, я сам все скажу матери?
Через час я сижу за кухонным столом и смотрю, как моя мать вытирает слезы.
— Что я скажу соседям? — убивается она. — Как ты могла так поступить со мной?
Я пожимаю плечами и даже не думаю отвечать.
— Знаешь, Либби, ты никогда не встретишь мужчину, который будет относиться к тебе так же, как Эд.
— Но, мам, — вздыхаю я, — я не люблю его. И никогда не полюблю.
— С каких пор это стало важно? Как я уже тебе говорила, Либби, гораздо важнее найти хорошего человека, а уж Эд-то очень хороший.
— Но вы с папой были влюблены, когда встретились.
— Пфф! — Она закатывает глаза. — Это было так давно, что я уже и не помню, но уверена, что все было именно так, как у вас с Эдом.
— Папа сказал, что как только он тебя увидел, то сразу влюбился.
Ее лицо светлеет и озаряется улыбкой. Она говорит:
— Да, в те времена на меня мужчины заглядывались.
— А еще он сказал, что вы были без ума друг от друга.
Моя мать всхлипывает.
— Он и сам был таким красавцем... в молодости.
— Вот видишь? — настаиваю я. — Эд никогда не казался мне красавцем, и я никогда не была без ума от него. Я пыталась притвориться, что все в порядке, что мне необязательно любить его, но теперь я понимаю, что хочу большего. Мне очень жаль, что Эд не станет твоим зятем, но ты должна желать мне лучшего, а он — не для меня. Прости, но это так.