Все они почему-то умирали
Шрифт:
– В бытность живым человеком, – повторил эксперт. – Так вот... Он облучен.
– Это как?
– Получил сильную дозу радиации, несовместимую с дальнейшей жизнью.
– Как же это все понимать?
– Сие есть тайна великая, – ответил эксперт печально. – И непостижимая. С вашего позволения.
– У вас есть официальное заключение?
– Да. И я готов представить его в любой удобный для вас момент. Хоть сегодня, хоть завтра, хоть послезавтра. И в любой из последующих дней. У меня такое впечатление, что наш клиент чувствовал себя плохо последнее время.
–
– Сие есть...
– Да, знаю – тайна великая и непостижимая.
– Полностью с вами согласен.
Пафнутьев продолжал разговор уже без надежды узнать что-то новое, но задавал вопросы, выслушивал ответы, чтобы привыкнуть к новости, которая опять, уже в который раз, переворачивала все его версии и догадки. И чувствовал Пафнутьев, понимал, да что там, наверняка знал: будут, будут еще загадки, будут тайны великие и непостижимые.
– Большое спасибо, – произнес, наконец, Пафнутьев в трубку. – Вы меня просветили и наставили на путь истинный. Чрезвычайно вам благодарен. Я скоро приеду. До встречи.
Худолей выслушал Пафнутьева с видом, совершенно невозмутимым и даже загадочным. Собственно, загадочность и была в его невозмутимости. Пафнутьев, рассказывал о задержании Вулыха с миллионом долларов, о звонках Шаланды, восторженных и горделивых, о том, что Объячев, оказывается, был просто обречен и травить его, протыкать спицами и расстреливать не было никакой надобности – просто вдруг одновременно многие почувствовали, что терпение их на исходе. Худолей кивал, но в кивках его была какая-то снисходительность. Дескать, если, Паша, тебе больше не о чем рассказать, то я готов выслушать и эти твои побасенки – давай, валяй, рассказывай.
– Сколько, говоришь, при нем было денег? – скучающе спросил Худолей, высматривая что-то за окном.
– Миллион.
– Естественно, долларов?
– Долларов, – кивнул Пафнутьев, пытаясь понять – что происходит с его экспертом?
– Надо же, – беззаботно удивился Худолей. – Большие деньги. Неужели можно столько заработать на строительстве домов? Мне кажется, что столько заработать на строительстве домов трудно. Как ты, Паша, думаешь?
– Согласен с тобой, – Пафнутьев все больше настораживался, глядя на Худолея, на его легковесную манеру разговора – так бывало, когда эксперт находил нечто настолько неожиданное, переворачивающее ход следствия, что все остальные находки попросту меркли и теряли смысл.
– Я вот думаю, что милиционеры, которые задержали Вулыха, поступили не совсем разумно. А если говорить откровенно и называть вещи своими именами, то они поступили так глупо, так глупо, что никогда в жизни поступить глупее им уже не удастся.
– Это в каком же смысле?
– Они должны были оставить Вулыху сто тысяч, а остальные поделить между собой. И жили бы в лучших домах, их дети учились бы в английских институтах, жены ходили бы в греческих шубах, а сами они попивали бы пивко на Канарских, Багамских, Фолклендских и прочих островах. А вместо всего этого получат запись фиолетовыми чернилами, скрепленную опять же фиолетовой печатью.
– Какую запись? – не понял Пафнутьев.
–
– Я спросил у Шаланды о том же... Там действительно вышла накладка... Когда ребята задержали Вулыха и доставили в отделение, они не знали, что у него в сумке. Сумку вскрыли уже в кабинете начальника. Вокруг стола собралось все отделение, включая дежурного, водителя и секретаршу. Человек семь, не меньше.
– Если бы они этот миллион поделили на семь человек, все те прелести красивой жизни, о которых я только что говорил, стали бы доступны всем семерым.
– Невозможно, – вздохнул Пафнутьев. – Это уже было невозможно.
– Почему?! – наконец, в голосе Худолея прорвались какие-то живые нотки.
– Обязательно произошла бы утечка информации. Втроем – Вулых и два милиционера... Все было возможно. Но когда их стало семеро... Исключено. Обязательно произошла бы утечка. Кто-то что-то ляпнул бы по пьянке, шуба у одной жены неизбежно бы оказалась лучше, чем шуба у другой жены, Багамские острова в чем-то превосходили бы Канарские... Печально, но это так.
– Возможно, ты прав, Паша, – с обидным безразличием проговорил Худолей. Пафнутьев остро почувствовал, что безразличие это касается не только миллиона долларов, но затрагивает вообще все, что говорил Пафнутьев.
– Ну, давай уж, не тяни... Что там у тебя?
– А что, Паша, ты хочешь от меня услышать? – невинно спросил Худолей.
– Я хочу знать имя, фамилию и отчество убийцы.
– Ты слишком много хочешь, Паша. Так нельзя. Это алчность.
– И ты совсем-совсем ничего не можешь мне сказать? – удивился Пафнутьев.
– Ну, почему же, – спохватился Худолей. – И сказать могу, показать, и суждения высказать, неглупые, между прочим, суждения о нашем с тобой расследовании. Пошли, Паша, – Худолей поднялся, с некоторой церемонностью одернул пиджак и, вскинув голову, направился к лестнице в подвал. У первой ступеньки он оглянулся, подождал поотставшего Пафнутьева. – Прошу ничему не удивляться, все воспринимать спокойно и с достоинством.
– И с меня ничего не причитается? – удивился Пафнутьев.
– Это особый разговор. Подобная тема не терпит спешки, суеты, скороговорки.
– Ну, ладно, – согласился Пафнутьев.
Спустившись в самый низ, Худолей распахнул дверь в темную комнату. Нащупав уверенной рукой выключатель, он щелкнул кнопкой, и комната озарилась электрическим светом. Она оказалась поменьше той, в которой жили строители, метров двадцать. Здесь были свалены лопаты, вилы, грабли, отдельным снопом в углу стояли разномастные лыжи, палки, горкой были свалены лыжные ботинки, какие-то неуклюжие, пересохшие, – чтобы привести их в порядок, надо, наверное, не меньше недели смазывать смягчающими ваксами. Но Худолей пренебрег всеми этими завалами и решительно направился в дальний угол, где стояли несколько велосипедов. Подойдя к ним, он присел на корточки и глянул на Пафнутьева. – Прошу обратить внимание, – произнес он отстраненно: дескать, чем только не приходится заниматься.