Все они почему-то умирали
Шрифт:
Пафнутьев быстро взглянул на Вохмянину и успел, успел все-таки заглянуть ей в глаза до того, как она отвернулась. Не было в ее глазах ни шутки, ни лакейской угодливости.
– Зайду к вам после обеда.
– Жду, – произнесла Вохмянина, и Пафнутьев опять почувствовал, что и эти слова – как бы поперек, как бы с вызовом. Он замер над своей тарелкой, посидел некоторое время, не поднимая головы, ища причину такого поведения поварихи. По характеру она явно была сильнее многих здесь, и за ее уверенностью что-то стояло, что-то таилось. Это Пафнутьев не просто чувствовал, это он уже знал.
– Приду, – кивнул Пафнутьев.
– На втором этаже
– Помню.
Когда после обеда Пафнутьев поднялся на второй этаж и, пройдя по коридору, постучался в последнюю правую дверь, он даже предположить не мог, что увидит, войдя в комнату.
– Открыто, входите, – раздался голос Вохмяниной.
Пафнутьев медленно открыл дверь, заглянул и лишь потом решился переступить порог. Перед ним в кресле, в полураспахнутом халате, сидела Вохмянина. Ничего общего с той женщиной, которую он видел всего полчаса назад, у нее не было. Ни передника, ни дурацкого чепчика, ни шлепанцев, в которых она обычно передвигалась по дому.
Пафнутьев оторопел.
Все те схемы, версии и предположения, которые он выстраивал до сих пор, попросту рухнули от одного вида еще одной красавицы. Длинные темные волосы на затылке схвачены широкой лентой, халат продуманно распахнут, и молодое, полное срамных сил бедро смотрело на Пафнутьева откровенно и вызывающе. На узкой ухоженной ступне покачивался мохнатый шлепанец с заячьей мордой и длинными ушами. В руке у Вохмяниной была большая пузатая рюмка, в которой плескалось все то же золотистое виски. В этом доме, похоже, все пили только виски.
Пафнутьев так и сказал:
– В этом доме, похоже, пьют только виски?
– А почему бы и нет? Напиток хороший, завезен в достаточном количестве, хозяйка не возражает.
– Она и сама, как я понял, не прочь пригубить?
– Пригубить? – Вохмянина рассмеялась, впервые показав Пафнутьеву прекрасные зубы. – А почему вы не скажете, что потрясены, увидев меня в таком виде?
– Я потрясен, увидев вас в таком виде.
– Вы просто повторили мои слова.
– Да, но я их повторил потому, что они в полной мере передают мое впечатление. Вы и сами видели, как я обалдел, едва переступив порог.
– Точно обалдели? – Вохмяниной, видимо, нравилось обсуждать собственные достоинства. Она была женщиной крупной, сильной, чуть полноватой, но, похоже, не стремилась сбросить ни единого из всех прекрасных своих килограммов.
– А кто не обалдеет, – безутешно проговорил Пафнутьев, усаживаясь на стул напротив Вохмяниной.
– Да, действительно, я таких не встречала.
– И не встретите! – Пафнутьев чувствовал, что выдыхается, что произносить новые слова о прелестях Вохмяниной ему становится все труднее, но внешне он был беззаботен, широко улыбался и откровенно любовался Вохмяниной.
– Итак, вопросы, – она чутко уловила перелом в его настроении и первой перешла к делу. Пафнутьев мысленно поблагодарил ее за великодушие и попытался сосредоточиться – молодое бедро Вохмяниной, уходящее куда-то в глубь складок халата и там, в полумраке, теряющее четкие очертания, все-таки сбивало Пафнутьева с толку, все-таки мешало ему сделаться сухим и четким. – Мне кажется, я должна сесть скромнее? – усмехнулась женщина.
– Не обязательно, – смутился Пафнутьев, но тут же вышел из затруднения. – Можете оставаться в такой же позе, уже привык, жалко расставаться.
– С чем?
– Со столь прекрасным видом.
– А вы шалун! – рассмеялась Вохмянина.
–
– Жаль.
– Спасибо, конечно, за столь приятное словечко, но... Не жалейте, не надо.
– А я и не жалею!
– А я знаю! – теперь уже рассмеялся Пафнутьев и закручинился, затосковал, поскольку понял – с этим человеком легкого разговора не будет. Вохмянина владеет собой, она подготовилась и, слегка захмелев, похоже, впала в этакий неуязвимый кураж, все его слова будут ее если не смешить, то просто потешать. «Не пробить ее сегодня, ох не пробить», – причитал про себя Пафнутьев, а сам тем временем уже строил, строил коварные свои вопросы, уточнения, облекая профессиональное любопытство в форму светской беседы – легкой и непринужденной. Умел он это, умел, но чрезвычайно редко приходилось ему проявлять свое высокое мастерство. – Знаете, Катя, у меня такое впечатление, что вы – едва ли не единственный здравый, разумный человек в этом доме.
– Спасибо, – Вохмянина склонила голову, признавая правоту Пафнутьева.
– Скажите, пожалуйста, что здесь происходит?
– Что происходит... Ничего особенного.
– Как?! А три трупа?!
– Видите ли, Павел Николаевич... Я сказала «ничего особенного» по сравнению с тем, что здесь происходило постоянно.
– Вы хотите сказать, что трупы в этом доме – далеко не редкость?
– Нет, – она вздохнула, посмотрела в окно, за которым свисали громадные сосульки – снег на крыше подтаивал, погода была прохладная, и сосульки постепенно наслаивались, превращаясь в мощные ледяные столбы. – Видите ли... Наша жизнь здесь, в этом доме, не столь проста, как может показаться. Если хотите, я могу рассказать, почему так получилось. Все, кто здесь живет, даже строители... Находятся в каком-то нервном обострении, какое-то всеобщее взаимное неприятие. Если вы спросите, кто в добрых отношениях друг с другом, допустим, всего два человека... Я не смогу вам ответить. Разве что бомж... Он со всеми был в хороших отношениях... Как мне казалось. И вдруг убийство.
– Думаете, все-таки убийство?
– Павел Николаевич... Мне показалось, что вы не считаете меня круглой дурой.
– Ни в коем случае! – несколько неловко, но с жаром заверил женщину Пафнутьев.
– Спасибо. Мой муж, Вохмянин, взялся доказать всем, и в первую очередь самому себе, что это убийство могла совершить Света. Вы же в это не верите?
– Точнее будет сказать: мне не верится.
– В это никому не верится.
– Мог ли бомж сам повеситься? Мог. А почему бы и нет? Долгое употребление виски на ослабленный недоеданием организм действует совершенно непредсказуемым образом. Какова ваша здесь роль, Катя?
– Хотите откровенно?
– Хочу.
– Вам ведь все равно доложат, но искаженно, завистливо, недоброжелательно... Лучше уж я сама. Официально я жена Вохмянина, телохранителя Объячева. Но мы с ним не живем.
– Давно?
– С тех пор как поселились в этом доме. Потому что с первых же дней мы сошлись с Объячевым. Я была его любовницей, если вас не коробит это слово.
– Не коробит.
– Это хорошо... Сразу возникло много сложностей. Маргарита металась по всем этажам – от подвала до чердака... Это сейчас, после смерти Объячева, она такая тихая, хмельная, снисходительная... На самом деле это фурия. Злобная, ревнивая, хитрая!