Все они почему-то умирали
Шрифт:
– Все подписи, датированные этими месяцами, недействительны. И все договоры, расписки тоже недействительны. И мы не остановимся, пока...
Скурыгин увидел, что Игорь совершенно его не слушает, что он попросту пережидает, пока тот закончит говорить. Скурыгин замолчал и получил еще одно подтверждение, что Игорь его не слышит – тот продолжал сидеть, ковыряя пальцем обивку кресла и кивая головой: дескать, пой, птичка, пой.
– Игорь! – громко позвал Скурыгин.
– Ну? – вздрогнул тот от неожиданности.
– Что происходит?
– Видишь ли, Эдик... Наверное, я должен был сказать тебе
– Не понял? – тихо сказал тот.
– Да ладно тебе, Эдик, – с легкой приблатненностью протянул Игорь. – Все ты понял. И не надо ваньку валять. Так не бывает, чтобы один был умный, а остальные дураки.
– Игорь! – заорал Скурыгин. – Говори ясно. Я не врубаюсь! На что ты намекаешь!
– Чего намекать? Открытым текстом говорю – кинул. И все ребята сошлись на этом.
– Как кинул?!
– Ты продал все наше хозяйство Объячеву, получил с него хорошие бабки и слинял. А историю с заложником вы просто разыграли. Посмотри на себя в зеркало – так заложники не выглядят. Кинул ты нас, Эдик. И вот что скажу... Не везде тебе можно появляться. Не знаю, какие у тебя отношения с милицией, ты вон даже ихнего Шаланду, оказывается, лично знаешь...
– Он допрашивал меня!
– А я что? Я ничего. Допрашивал, – значит, так и надо. Не допрашивал – тоже хорошо. А сейчас от кого убежал? От Объячева? Он, говорят, мертв уже несколько дней. От милиции? Так у тебя Шаланда в кармане. От кого бежишь, Эдик? Не знаю, не знаю... Но больше всего опасаться тебе надо наших же ребят. Мы разорены. У нас ничего нет. Ты ведь не только договоры подписывал в своем подвале, ты и банковские чеки подписывал... На наших счетах дуля с маком, Эдик.
– И за это я его убил! Понял? Я убил Объячева!
– Надо же, как получается, – сонно проговорил толстяк и от сосредоточенности даже губы вперед выпятил. – Объячева убили неделю назад, по телику показали. А тебя из подвала Шаланда вытащил вчера или позавчера... Он тебе и пистолет выдал?
– Из пистолета стрелял не я.
– А кто?
– Не знаю.
– Ладно, Эдик, ладно... То ты убил, то не знаешь, кто убил... Шаланда, может быть, и поверил тебе по старой дружбе, а ребята... Не знаю, поверят ли. Давай соберемся, поговорим.
– Давай, – уныло согласился Скурыгин. После короткой вспышки ярости от непонимания, недоверия он весь сник и теперь выглядел усталым и действительно слабым, каким притворялся совсем недавно.
Только сейчас Скурыгин в полной мере осознал, в каком положении оказался. Рассчитывать на восторженный прием, на красивое застолье в хорошем ресторане, на веселые тосты и щедрые пожелания он уже не мог. Такой встречи не будет. Предстоит работа, тяжелая работа по переубеждению своих же соратников.
– Ты сообщил кому-нибудь, что я здесь, у тебя? – спросил Скурыгин.
– Нет еще, – многозначительно протянул Игорь.
– Но сообщишь?
– Конечно. Ты же сам этого хочешь. Соберемся вечерком, покалякаем.
– Соберемся, – все с той же унылостью ответил Скурыгин, прекрасно понимая, что это будет за каляканье. – Деньги нужны. Немного. Хотя бы
– До сих пор не было, – Игорь полез в карман, вынул бумажник, покопался в нем толстыми, короткими пальцами и вынул пять стодолларовых купюр. – Это все, Эдик. Себе оставил три. Тебе пять. Учитывая, что после сырого подвала тебя потянет на всевозможные соблазны. Если ты в самом деле скрываешься от милиции, домой тебе ехать нельзя. Наверняка нарвешься на засаду.
– Знаю, – сказал Скурыгин, пряча деньги в карман.
– Так что, – снова спросил Игорь, – соберемся сегодня?
– Я готов.
– В десять вечера. Здесь.
– Договорились.
Весь день Скурыгин не знал, куда себя деть. Он несколько раз проезжал мимо своих бывших владений, всматривался в окна, пытался узнать кого-либо, но войти не решался. Состояние было паскудное, хотелось выпить, хорошо так выпить, но знал – нельзя. Вечером должен состояться очень важный разговор. И неизвестно, чем он закончится. Удастся ли ему отстоять роль предводителя, или уже нашелся другой мужик, порешительнее... Оказывается, два месяца – это очень много, это очень большой срок. Ну, ничего, возвращаются люди и через годы.
Попытался было позвонить Скурыгин по прежним своим связям. Одному позвонил, второму, третьему. Разговоры получились странными какими-то, двусмысленными. Его поздравляли с освобождением, с возвращением к жизни деловой и веселой, но чувствовал – каждый раз возникало напряжение, недоговоренность, уход от главного. Спрашивали о здоровье, материли Объячева, делились новостями, которые только что увидели по телевидению, и при этом ни слова о деле. Все готовы были встретиться, отпраздновать возвращение, но не сейчас, попозже: завтра, послезавтра, а лучше на следующей неделе. И, вообще, созвонимся, старик, согласуем и отметим событие достойно.
Никто не пригласил к себе, никто не напросился на встречу. Все оказались занятыми, у всех именно в этот день были назначены важные дела, отложить которые было невозможно.
К вечеру Скурыгин сник окончательно. К тому же устал. Хотелось прилечь, забыться, опять захотелось выпить. Он зашел в какой-то занюханный ресторанчик, подивился ценам, понял, что содержат его только для того, чтобы оправдать деньги, которые где-то крутятся с бешеной скоростью, как совсем недавно крутились его деньги.
Все это он понимал, все было знакомо.
Но мясо оказалось вполне приличным, водка, которую он заказал, – тоже вроде ничего, и он просидел в забегаловке не меньше двух часов. Никто его не тревожил, не поторапливал, зал был почти пуст. В углу шушукалась парочка, видимо, из своих. Сначала они сидели напротив друг друга, потом сели рядом, совсем рядом, и Скурыгин отвернулся – и это было знакомо.
Потом в ресторан заглянули два милиционера. Не глядя по сторонам, прошли к стойке, посмеялись с барменом и, выпив граммов по сто пятьдесят водки, так же молча, деловито вышли. Скурыгин их не интересовал, более того, он понял – милиционеры подчеркнуто не смотрели на посетителей, давая понять, что здесь они не нарушат ничей покой, здесь территория для них как бы неприкосновенная.