Все оттенки черного
Шрифт:
Стоящий у обочины патрульный перехватчик лениво сверкнул мигалкой, мол, вижу, что нарушаешь, но догонять байкера не поехал: кому может помешать одинокий мотоциклист в ночном городе?
«Кто-то из своих?»
Кровь животных может поддержать жизнедеятельность на нормальном уровне, но организм масанов предназначен для другого. Он должен быть на грани, он должен хоть иногда взрываться кровью разумных, желательно – челов, иначе тебя ждет Жажда.
«Надо проверить тех, у кого давно не было контрактов».
Жажда крутит тебя изнутри, зловещим холодом выжигает твою плоть хуже, чем Солнце, вводит
Вообще-то Темный Двор сквозь пальцы смотрел на поведение вампиров за пределами города, требуя от них лишь соблюдать разумную осторожность и не привлекать внимания челов. Поэтому, если кто-то из масанов, постоянно обретающихся в Тайном Городе, чувствовал приближение Жажды, он на время перебирался в тихую Европу, или, еще лучше, в вечно пылающие междоусобицами Африку и Южную Америку, или в какой-нибудь из азиатских мегаполисов, где человская жизнь не стоит и ломаного гроша, и там удовлетворял свои инстинкты. Раньше ездили в Трансильванию – близко, да и захолустье страшное, теперь же, когда к твоим услугам реактивные лайнеры, можно было путешествовать по всему миру. Поверить, что кто-то из своих дошел до такого состояния, что Жажда ввергла его в Безумие, было сложно.
Оставался еще один вариант: кто-то из глубинки. Одинокий масан, не знающий, что происходит в мире. Вампир, случайно попавший в город и по незнанию нарушивший проклятую четвертую Догму.
«И мне придется его убить».
Лазарь остановил «Харлей» на набережной и подошел к парапету. Скоро, очень скоро взойдет солнце, заливая смертельными лучами серые городские скалы. А пока епископ Гангрел молча смотрел на еще черные воды Москвы-реки.
«Да, скорее всего так оно и есть: убийство совершил не знающий о Догмах бедолага. Или несчастный, не сумевший справиться с Жаждой».
За свою долгую жизнь Лазарю не раз доводилось высушивать масанов. Один раз – воспоминание об этом вызывало в нем чувство стыда – из-за Жажды, скрутившей его в пустыне. Все остальные жертвы были мятежниками. Гангрел не зря носил титул епископа – боевого вождя клана. Многие последователи Саббат и отступники Камарилла познали его ярость. Но Лазарь не получал от этого удовольствия. Кровь вампира была намного сильнее крови всех остальных разумных, открывала более широкие возможности в магии, но при этом оставляла неизгладимый след в душе. Горький след. Масаны не были пищей, они были братьями.
Темные воды реки напомнили Лазарю глаза комиссара.
«Будь ты проклят, Сантьяга, чтоб тебя скрутила Жажда! – Гангрел плюнул в воду. – Ты же знаешь, как трудно убить своего!»
Комиссар знал, прекрасно знал…
…Высокое кресло председателя Трибунала Крови, белая мантия – он всегда любил белый цвет, – черные глаза, искрящиеся подлинным весельем.
«Как вы сказали? „Кладовые братской любви“? Ха-ха-ха, Ортега, у вас, оказывается, есть время для шуток? До конца недели мы должны наполовину снизить поголовье мятежников в этом районе. Нас ждет Париж!»
Лазарь отогнал воспоминания.
«Значит, в городе действует презревший догмы вампир? Хорошо, Сантьяга, я высушу
Он редко позволял себе нарушать Догмы, очень редко. Только в тех случаях, когда тяжесть власти Темного Двора слишком сильно давила на него. Когда требовалась разрядка от тоски, бывающей порой сильнее Жажды.
Жестокость в обмен на жестокость. Безнаказанная жестокость – ведь это преступление можно спокойно списать на неизвестного, но уже обреченного масана. Величайшая подлость! Превосходно! Весы качнулись, принеся равновесие в душу Лазаря, он вскочил на «Харлей» и повернул ключ зажигания. Двигатель взревел.
Скоро, очень скоро взойдет проклятое солнце.
Теперь его «Мерседес» сопровождала машина охраны. Куприянов не хотел этого, но аргументов против непоколебимого в своей уверенности Маминова он не нашел и был вынужден смириться с тем, что до окончательного расследования всех обстоятельств гибели Леночки будет окружен плотным кольцом телохранителей.
Константин вошел в холл и остановился. Электрический свет был выключен, и в помещении царил таинственный, завораживающий полумрак, создаваемый огнем многочисленных свечей. Их пламя отражалось в большом зеркале рядом с дверью, выхватывало деревянную лестницу, ведущую на второй этаж, создавало дорожку к нему. Все остальное терялось в тени.
– Удивлен?
«Звездочка!»
Куприянов улыбнулся, спрятал в карман четки, которые перебирал всю дорогу, чуть подумал и стянул пиджак.
– Сюрприз?
– Я подумала, что мы слишком давно не любили друг друга.
Голос Веры доносился с лестницы. Она пряталась в искусно созданной свечами тени, и Константин видел только неясный женский силуэт.
– Моя душа поет, Звездочка!
– Я так соскучилась по тебе, Кот!
Он подошел к лестнице, наступил на первую ступеньку. Женщина сделала шаг навстречу. Вышла из тени.
Куприянов замер.
– Действительно, сюрприз…
Выглядела Вера просто омерзительно. Короткие каштановые волосы взлохмачены, немилосердно залиты лаком, торчат во все стороны, испачканы красной краской. Брови нарисованы густо, словно гуталином. Красивые глаза – красивые, Константин еще помнил об этом – обведены нелепыми ярко-синими тенями, губная помада противного морковного цвета размазалась по лицу, превратив аккуратный рот в бесформенное пятно. На щеках – аляповатый, словно у матрешек, румянец.
Проститутка после групповухи с бомжами.
– Что-то не так?
Она была одета в старую – откуда она ее выкопала? – пижаму в дурацкую полоску да еще испачканную кофейным пятном. На ногах стоптанные домашние тапочки. Ногти обломаные, грязные, словно бы она только что закончила возиться со своими пальмами, а запах…
– Кот, почему ты молчишь? – В голосе Веры проскользнул испуг.
Теперь, когда она стояла совсем рядом, Куприянова окутал резкий запах давно немытого тела.
– Вера, – он откашлялся, – Вера, ты специально так нарядилась?