Всё помнят города
Шрифт:
Кинди не только не утратил, но и взрастил в себе этот дар, в чём я был рад убедиться. Глядя на то, как молодые тонкие корешки оплетают пальцы просветлённого странника, а над его раскрытой ладонью распускаются листья маленького ростка, Нил Иваныч Волюка даже бутерброд в изумлении выронил.
– Заливная камбала! – поражался он, не сводя глаз с росточка. – Как ты это делаешь?
Потом он, не глядя, подобрал бутерброд с пола и вопросительно посмотрел на Кинди.
– Мир полон энергии, – пояснил тот, видя его непритворное удивление. – Живительная прана – лишь одна из многих его составляющих. Праной питается всё, что тянется к свету, растения, животные, люди
– Горы растут? – удивился Волюка.
– Конечно, – кивнул ему Кинди. – Растут и разрушаются тоже. Есть и другая, не менее питательная энергия разрушения, обратная пране. Она зовётся гаввахом и ей питаются тёмные сущности разных рангов и форм. Эту невидимую глазу плазму источает всякое погибающее существо, истекая кровью, испытывая боль и страх. Человек тоже привык насыщаться гаввахом.
– Ну, по мне так булки куда сытнее всех этих энергий! – рассмеялся Нил Ваныч.
– Булки из хлеба, – напомнил Кинди. – В нём много праны, добытой из зёрен, и вложенной в тесто руками пекаря. А вот начинка может быть разной и хорошо, если это листья или плоды растений, так же насыщенных праной. Но чаще всего это плоть убитых животных, пропитанная их болью.
Волюка поглядел на свой бутерброд и убрал из него ветчину с гаввахом.
– Так вы, поэтому не едите мясо? – догадался он.
– Я предпочитаю прану, – признался Кинди. – Каждый из нас способен источать её, как и гаввах. Мы не только насыщаемся ими, но и сами насыщаем мир тем и другим. Так, целенаправленно источая прану в больших количествах, человек может заживлять раны или проращивать семена. Бывает и страх придаёт нам силы, а боль может способствовать духовному росту, особенно, если это нравственные переживания. У демонов особенно ценится гаввах, получаемый от страданий души, а не тела. И чем чище эта душа, тем выше и качество её плазмы.
Нил Иванович, после увиденного им воочию чуда, готов был поверить во что угодно. Он даже огляделся по углам, нет ли там притаившихся бесенят, которые только и ждут, чтобы полакомиться холодком, пробежавшим по его телу. Хорошо ещё, что Кинди поведал ему далеко не всё о любителях горькой плазмы. Думаю, это надолго лишило бы Волюку аппетита и сна.
Зажигая на своих улицах вечерние фонари, я заглядывал в окна, любуясь гостями и жителями. Пожилой иерей, живший в частном домике по улице Храмовой недалеко от церкви, произносил нараспев молитвы вечернего правила, стоя вместе с супругой у зажжённой лампады в красном углу. Две кошки сидели возле них, навострив уши, и тоже подавали голос на слове «аминь».
Майор Тройкина, сидя в служебной машине у обочины той же улицы, писала сыну смс со своего мобильного телефона, только отправить не получалось и это очень злило её. Наконец набрав номер, она попробовала просто ему дозвониться.
– Абонент вне зоны действия сети, – безучастно ответил ей женский голос.
Мне показалось, на глазах майора блеснули слёзы – или это был огонёк плазмы её терзаний, тоски и тревог? Два бугая, которых она разнимала сегодня, похоже, и вовсе ничем не терзались. Они прошли мимо её машины в обнимку, из горла распивая бутылку портвейна и громко смеясь.
– Ну, что, жирдяй? Может, в баньку? – предложил высокому и тощему маленький коренастый.
– А пошли! – согласился тот. – Кругом тоска одна, хоть какое-то, да занятие…
Тройкина поглядела на них и тихонько усмехнулась сама с собой, после чего, завела мотор и выехала с Храмовой на проспект. В милицейской будке на перекрёстке горел свет и Яна Петровна связалась с постовым, лейтенантом Волюкой.
– Эти
– Вас понял, майор, – отозвался тот, держа перед собой на ладони грецкий орех в скорлупе и тщетно стараясь прорастить его усилием воли.
Окончив недолгий разговор, Волюка подмигнул Кинди.
– Оставайся тут ночевать, если хочешь, – предложил он ему. – Всё лучше, чем под небом. Ещё кто привяжется! А мне всё равно тут до утра булки жевать, с этой, как её…
– Праной, – подсказал Кинди.
– И с праниками, – весело продолжил за ним Волюка. – Будешь чай? – Спасибо, не откажусь…
Обрадованный этим ответом Нил Ваныч сразу загремел чем-то в рюкзаке, вытаскивая сиреневый термос в зайчиках и полосатую кружку с хвостом вместо ручки, с кошачьей мордашкой и ушками. Вторую, такую же, только белую в пятнах, он протянул гостю.
– А вот и праники, – улыбнулся лейтенант, вынув следом, пакет с небольшими баранками в белой и розовой глазури из сахара. – Попробуй! Они мягкие, прямо тают во рту!
Я был очень рад, что мой давний друг нашёл себе уютный и безопасный ночлег в такой хорошей компании, где его, вдобавок, ещё и накормят. Со спокойной душой оставив его с этим чудаком из Дзержинска, я вспомнил о той, что приехала ко мне и с первых шагов вступилась за незнакомку. Говорят, когда совершаешь такие поступки, не думаешь о себе. О том, чем рискуешь, против кого идёшь, и какой опасности можешь подвергнуть себя, выручая кого-то другого. У людей это зовётся отвагой, да и у городов тоже, ведь среди нас немало героев, самоотверженно подставлявших себя под удар, защищая своих соотечественников. Мне пока далеко до таких ярких примеров, остаётся лишь восхищаться их мужеством, и отвагой людей, благодаря которым города такими становятся. Ведь ценности у нас те же, что у людей, ими и взращиваются в нас качества, на протяжении всех лет существования. Такому человеку как Елена я был со своей стороны очень рад, и хотел бы, чтобы она у меня осталась.
Поискав в свете уличных фонарей хрупкую фигурку своей храброй гостьи я увидал её тень, грациозно и плавно скользившую по аллее больничного парка. В руке у неё был клочок ватмана с адресом многопрофильной – похоже, она просто не знала здесь никаких других адресов. Я видел и чувствовал, что она ещё слишком растеряна, и идти ей некуда. Но что заставило её вот так сорваться и с одним ноутбуком приехать сюда, я не мог даже предполагать. В тот момент я вдруг очень ясно ощутил её боль. Невидимая глазу, но яркая для бесплотных духов, плазма горечи и отчаяния струилась из её сердца так, что могла бы освещать собой весь этот парк.
– Что случилось, Елена? – спросил я её, не надеясь, конечно, услышать ответ.
Но она присела на одну из скамеек в парке, поглядела в мои городские окна через бульвар и заговорила со мной – тихо и откровенно, будто услышала мой вопрос.
– Я не знаю, что мне теперь делать, – призналась Елена. – Вся моя жизнь рухнула в одночасье!
Она сняла с безымянного пальца золотое колечко, глядела на него с грустью, крутила в руках.
– Паша, почему всё окончилось так? – с болью спросила она. – Неужели, нельзя было просто со мной расстаться? Я бы собралась и уехала к маме. А теперь, как я покажусь на глаза родным? Как смогу пройтись в таком виде по Ситникам?! Здесь хотя бы никто не знает меня. А в Ситниках, как и в твоём маленьком Кстово, сразу поползут слухи, и на меня навешают самые грязные ярлыки…