Все приключения мушкетеров
Шрифт:
– Решительно, – заключил гасконец, обдумав все это, – необходимо попасть в милость к Монку и убедиться, что он равнодушен к случившемуся. Если, боже упаси, он все еще сердится и не забыл обиду, то я отдам свои деньги Атосу и останусь в Англии, сколько будет нужно, чтобы хорошенько изучить генерала; а потом, – у меня глаз острый и ноги проворные, – если я увижу малейший признак враждебности, я убегу и спрячусь у милорда Бекингэма, который кажется мне славным малым. В благодарность за гостеприимство я расскажу ему всю историю с брильянтами. Она может повредить только
Известно, что д’Артаньян отнюдь не был беден идеями.
Во время своего монолога д’Артаньян внутренне весь собрался, словно застегнулся на все пуговицы, а ничто так не подстегивало его воображения, как эта готовность к бою, какому бы то ни было.
Весьма возбужденный, д’Артаньян вошел в дом герцога Олбермельского.
Его ввели к вице-королю с поспешностью, доказывавшей, что его считают своим человеком. Монк сидел в своем рабочем кабинете.
– Милорд, – сказал д’Артаньян с простодушным видом, который хитрый гасконец умел принимать в совершенстве, – я пришел просить у вас совета.
Монк, столь же собранный душевно, сколь его антагонист был собран мысленно, отвечал:
– Говорите, дорогой мой.
Лицо его казалось еще простодушнее лица д’Артаньяна.
– Милорд, прежде всего обещайте мне снисходительность и молчание.
– Обещаю все, что вам угодно. Но скажите же, в чем дело.
– Вот что, милорд: я не совсем доволен его величеством королем.
– В самом деле? Чем же именно вы недовольны, любезнейший лейтенант?
– Его величество иногда шутит очень нескромно над своими верными слугами, а шутка, милорд, такое оружие, которое больно ранит нашу братию военных.
Монк всеми силами старался не выдать своих мыслей; но д’Артаньян следил так внимательно, что заметил на его лице едва приметную краску.
– Но я, – отвечал Монк самым естественным тоном, – отнюдь не враг шуток, любезный господин д’Артаньян. Мои солдаты скажут вам, что в лагере я частенько не без удовольствия слушал сатирические песни, которые залетали из армии Ламберта в мою. Генералу построже они бы, наверное, резали слух.
– Ах, милорд, – сказал д’Артаньян, – я знаю, что вы совершенство. Знаю, что вы выше всех человеческих слабостей. Но шутки шуткам рознь. Есть такие, что прямо бесят меня.
– Нельзя ли узнать, какие именно, дорогой мой?
– Те, которые обращены против моих друзей или против людей, уважаемых мною.
Монк слегка вздрогнул, и д’Артаньян подметил его движение.
– Каким образом, – спросил Монк, – булавка, царапающая другого, может колоть вам кожу? Ну-ка расскажите.
– Милорд, я все объясню вам одной фразой: дело шло о вас.
Монк подошел к д’Артаньяну:
– Обо мне?
– Да, и вот чего я не мог объяснить себе. Быть может, я плохо знаю характер короля. Как у короля достает духу смеяться над человеком, оказавшим ему такие услуги? Чего ради он хочет стравить
– Но я совсем не вижу, чтобы он имел намерение стравить нас, – ответил Монк.
– Да, да, он хочет! Король должен был дать мне награду и мог наградить меня как солдата, не сочиняя истории с выкупом, которая задевает вас.
– Да она вовсе не задевает меня, уверяю вас, – отвечал Монк с улыбкой.
– Вы не гневаетесь на меня, понимаю. Вы меня знаете, милорд, я умею хранить тайны так крепко, что скорей могила выдаст их, чем я. Но все-таки… Понимаете, милорд?
– Нет, – упрямо отвечал Монк.
– Если кто-нибудь другой узнает тайну…
– Какую тайну?
– Ах, милорд! Эту злополучную тайну про Ньюкасл.
– А! Про миллион графа де Ла Фер?
– Нет, милорд, нет! Покушение на вашу свободу.
– Оно было превосходно исполнено, и тут не о чем говорить. Вы воин храбрый и хитрый, вы соединяете качества Фабия и Ганнибала. Вы применили к делу ваши оба качества – мужество и хитрость. Против этого тоже ничего не скажешь, я должен был позаботиться о своей защите.
– Я это знаю, милорд. Этого я и ждал от вашего беспристрастия, и если б ничего не было, кроме похищения, так черт возьми!.. Но обстоятельства этого похищения…
– Какие обстоятельства?
– Вы ведь знаете, милорд, что я имею в виду.
– Нет же, клянусь вам!
– Ах… Право, это трудно выговорить!..
– Что ж такое?
– Этот проклятый ящик!
Монк заметно покраснел.
– О, я совсем забыл про него!
– Сосновый, – говорил д’Артаньян, – с отверстиями для носа и рта. По правде сказать, милорд, все остальное еще куда ни шло, но ящик!.. Ящик!.. Решительно, это скверная шутка!
Монк смутился. Д’Артаньян продолжал:
– Однако нет ничего удивительного, что я сделал это, я, солдат, искавший счастья. Легкомыслие моего поступка извиняется важностью предприятия, и, кроме того, я осторожен и умею молчать.
– Ах, – вздохнул Монк, – верьте, господин д’Артаньян, я хорошо вас знаю и ценю по заслугам.
Д’Артаньян не спускал глаз с Монка и видел, что происходило в душе генерала, пока он говорил.
– Но дело не во мне, – сказал мушкетер.
– Так в ком же? – спросил Монк, начинавший уже терять терпение.
– В короле, который не умеет молчать.
– А если он будет говорить, так что за беда? – пробормотал Монк.
– Милорд, – сказал д’Артаньян, – умоляю вас, не притворяйтесь со мной. Ведь я говорю совершенно откровенно. Вы имеете право сердиться, как бы вы ни были снисходительны. Черт возьми! Человеку, столь важному, как вы, человеку, играющему скипетрами и коронами, как фокусник шарами, не следует попадать в ящик! Ведь вы не цветок, не окаменелость! Понимаете ли, от этого лопнут со смеху все ваши враги, а у вас их, должно быть, не перечесть, так как вы благородны, великодушны, честны. Половина рода человеческого расхохочется, когда представит себе вас в ящике. А ведь смеяться таким образом над вторым лицом в королевстве – совсем неприлично.