Все приключения мушкетеров
Шрифт:
– Сегодня у меня есть в Париже очень важное дело.
– Ах, молодой человек, какая-нибудь любовница! Берегитесь, повторяю вам, – женщина погубила всех нас и еще раз погубит. Поверьте мне и поезжайте сегодня вечером.
– Невозможно, капитан.
– Разве вы дали слово?
– Да.
– Это другое дело; но обещайте мне, что если вас в эту ночь не убьют, то завтра вы едете.
– Извольте.
– Не нужно ли вам денег?
– У меня есть пятьдесят пистолей; этого,
– А вашим товарищам?
Я думаю, у них есть. Мы выехали из Парижа, имея каждый по семидесяти пяти пистолей.
– Мы увидимся до вашего отъезда?
– Я думаю нет, капитан, если не случится чего-нибудь особенного.
– Так счастливый путь!
– Благодарю, капитан.
Д’Артаньян откланялся, тронутый совершенно отеческою заботливостью де-Тревиля о его мушкетерах.
Он зашел к Атосу, Портосу и Арамису и никого из них не застал дома. Лакеев их тоже не было, и дома ничего не слыхали ни о господах, ни о слугах.
Он справился бы о них у их любовниц, но он не знал любовниц Портоса и Арамиса, а у Атоса ее не было.
Проходя мимо гвардейских казарм, он заглянул в конюшни: из четырех лошадей три уже были дома.
Удивленный Планше уже вычистил двух из них.
– А, барин, сказал Планше, заметив д’Артаньяна, – как я рад, что вас вижу!
– А от чего ты рад? спросил молодой человек.
– Имеете ли вы доверие к хозяину нашему, Бонасиё?
– Я? нисколько.
– И хорошо делаете, барин.
– К чему этот вопрос?
– А к тому, что пока вы с ним разговаривали, я смотрел на вас и заметил, что он два или три раза переменялся в лице.
– Вот что!
– Вы этого не заметили, потому что были заняты полученным вами письмом, а я напротив, озадаченный странным способом появления этого письма, внимательно следил за выражением лица Бонасиё.
– И как ты его находишь?
– Изменническим.
– Право?
– Да, кроме того, как только вы его оставили и исчезли в конце улицы, Бонасиё взял шляпу, запер дверь и побежал в противную сторону.
– Ты прав, Планше; все это кажется мне очень подозрительным, и, не беспокойся, мы не заплатим ему за квартиру, пока все это не объяснится положительно.
– Вы шутите, барин, но увидите, что я говорю правду.
– Что же делать, Планше, чему быть, тому не миновать.
– Так вы не отказываетесь от вечерней прогулки?
– И не думал, Планше; чем больше я сержусь на Бонасиё, тем сильнее мне хочется идти на свидание, назначенное мне этим письмом, которое так тревожит тебя.
– Так вы окончательно решились…
– Непременно, мой друг; так что в девять часов ты будь здесь готов, я приду за тобой.
Планше,
Д’Артаньян, как человек весьма основательный, вместо того чтобы идти домой, пошел обедать к тому гасконцу священнику, который угощал его с товарищами шоколадом, когда у них не было денег.
VIII. Павильон
В девять часов д’Артаньян был в казармах, он нашел Планше готовым; четвертая лошадь была доставлена.
Планше вооружился ружьем и пистолетом. Д’Артаньян надел шпагу и заткнул за пояс два пистолета; потом они оба сели на лошадей и выехали без шуму. Ночь была темная и никто не видал, как они выехали. Планше ехал за своим господином в десяти шагах.
Д’Артаньян проехал по набережной, выехал из города в ворота Конференции и поехал по дороге в Сен-Клу, которая тогда была гораздо красивее чем теперь.
Пока они ехали городом, Планше сохранял почтительное расстояние от своего господина; но как только дорога начинала делаться пустынною и более темною, он приближался понемногу; так что когда они въехали в Булонский лес, он ехал уже рядом с господином. Не будем скрывать, что колебание деревьев и отражение лунного света на их мрачных вершинах причиняли ему какое-то беспокойство. Д’Артаньян заметил, что с ним делается что-то необыкновенное.
– Что с вами, господин Планше?
– Не правда ли, барин, что леса похожи на церкви?
– Чем же, Планше?
– Тем, что нет возможности громко говорить в лесу, так же как и в церкви.
– Отчего же у тебя нет смелости громко говорить, Планше, чего ты боишься?
– Боюсь, что услышат.
– Боишься, что услышат! наш разговор не безнравственный любезный Планше; против него ничего нельзя сказать.
– Ах, барин, сказал Планше; – возвращаясь к своей постоянной мысли, сколько суровости в бровях Бонасиё и как отвратительно движение его губ!
– Черт просит тебя думать об этом Бонасиё!
– Барин, мы думаем о чем можем, а не о чем хотим.
– Потому что ты трус, Планше.
– Не смешивайте благоразумия с трусостью, барин; благоразумие – добродетель.
– Так ты добродетелен, Планше, да?
– Барин, посмотрите, кажется там блестит дуло ружья? Не нагнуться ли нам?
– В самом деле, пробормотал д’Артаньян, вспомнив наставления де-Тревиля; эта скотина в самом деле напугает меня; и он пустил лошадь рысью.
Планше пустился за ним как тень, тоже рысью.
– Барин, мы всю ночь проведем так? спросил он.