Все против всех
Шрифт:
Зададим себе вопрос: могла ли «четвертая сила» если не победить, то хотя бы стать реальной альтернативой окружающему ее всеобщему кровавому безумию? К сожалению, навряд ли. И причин тут несколько.
Во-первых, составные части «четвертой силы» были страшно разобщены. Партии демократического профиля еще до 1917 года плохо находили общий язык. Не сумели они его найти и в круговерти революции. Во всяком случае, все без исключения мемуары членов всех без исключения белых правительств рисуют картину бесконечных дискуссий, в коих тонуло все. То же можно сказать и о религиозном движении.
Разные церкви и конфессии даже в минуты смертельной опасности не захотели подать друг другу руки и начать диалог, каждый героически
Весьма характерно, например, что в 1917 году контакт патриархии со старообрядцами ограничился тем, что специальным посланием Русская православная церковь (в лице Тихона) простила старообрядцев, хотя еще неизвестно, кто кого в этом случае должен был прощать, о чем с горечью сказал А. Солженицин, выступая в Нью-Йорке перед иереями Русской православной церкви за рубежом в начале 80-х годов. А так называемых «католиков восточного обряда», последователей Вл. Соловьева, то есть просто православных экуменистов, продолжал считать своими, то есть церковными, оппонентами в разгар противостояния даже такой глубокий и проницательный человек, каким был о. Сергий Булгаков. Да и в самих рядах Русской православной церкви совмещались столь несовместимые фигуры, как либеральный вольнодумец о. Павел Флоренский и черносотенцы архиереи Томский Макарий и Волынский Антоний.
Во-вторых, все эти движения, безусловно, запоздали. Если бы им суждено было войти в зенит, скажем, до Первой Мировой войны, результат мог быть и иным. Тем более, что вполне реальной становилась в этом случае возможность слияния или хотя бы блокировки таких движений с рабочим и крестьянским, события вокруг «полицейского социализма» Зубатова и столыпинской аграрной реформы определенно показывают нефантастичность такого прогноза.
В-третьих, безусловно, трагическое фиаско Временного правительства больно ударило и по имиджу подобных движений, и по их дееспособности. Вряд ли можно считать случайным, что даже в эмиграции организаций, стоящих на демократической платформе, было раз-два и обчелся, пожалуй, только кадеты и сменовеховцы.
Русская же Православная Церковь за Рубежом, по существу, дистанцировалась от них, предпочитая поддерживать монархистов и военно-белогвардейские группировки типа «Молодой России» и «Российского Общевойскового Союза».
И наконец, четвертое — и главное. Приходится признать горькую истину: от альтернативы «четвертого пути» отвернулось подавляющее большинство сражающегося населения России. Про большевиков и говорить нечего — они просто сделали героев нашего рассказа объектами красного террора. Крестьянские повстанцы, те просто игнорировали призывы к «непротивлению злу насилием». Вспомните характерный эпизод из фильма «Сердце Бонивура», где сибирские партизаны насмехаются над проповедующим евангельские истины баптистом. Ну, а белые? Увы, увы…
Вот неумолимые и беспощадные свидетельства. В уже упоминавшемся Северо-Западном правительстве, где, по сообщениям В. Горна, процент демократов составлял сначала сорок четыре, потом — семьдесят два, а затем — и восемьдесят три процента, свою линию грубо гнул гориллоподобный Юденич, а министры-демократы, по свидетельству журналиста «Современного слова», кадета Г. Кирдецова, опасались в случае победы их собственной армии угодить на виселицу. И это не пустая угроза. После переворота, произведенного в 18 ноября 1918 года в Омске Колчаком, немало земцев оказались за решеткой. Вывод прост: военные явно перевешивали политиков в окружении всех без исключения белых лидеров. Поэтому Колчак и Деникин могли принимать самые что ни на есть совершенные демократические программы, но на практике они не работали. Что это было именно так, вынужден был признать даже Ленин в «Письме рабочим и крестьянам по поводу победы над Колчаком». Да и как они могли работать, если даже в ближайшем окружении Верховного правителя России
Что же касается полевых командиров белых, то… Вот свидетельство Николая Рибо, личного врача атамана А. Дутова. Покинув Россию в 1920 году, он стал свидетелем вторжения в монгольскую столицу Ургу Азиатской дивизии барона Р. Унгерна.
Начались репрессии против местной русской колонии, где, к слову, большевиков, естественно, не было, а преобладали сторонники центра, то есть демократии; их-то и били. Рибо вспоминает: его привели к Унгерну и стали дознаваться, кто такой.
Тогда Рибо сообщил, что он личный врач Дутова: ему казалось, что для белогвардейцев это должно быть полным алиби. Не тут-то было! Заявление о Дутове едва не стоило доктору жизни: Унгерн в ярости заявил, что Дутов «гнилой либерал, из тех, кто развалил и продал Россию…».
Весьма лестная характеристика из уст предтечи русского фашизма, каким был «черный барон». Не лишне здесь будет вспомнить и то, что в Милюкова в эмиграции стреляли черносотенцы. Кстати, закрыл его своей грудью, пожертвовав собой, его зам по партии Вл. Набоков, отец прославленного писателя. Не лишне также отметить, что резко негативное отношение к идеям демократии и либерализма и, естественно, к религиозно-толстовскому наследию разделяли весьма и весьма многочисленные вожди белых на уровне начдивов и ниже. По Уралу подобный пример — свирепый командир Партизанской казачьей дивизии атаман Б. Анненков, между прочим, правнук декабриста.
В связи с этим надо отметить, что не все гладко было и в отношениях белогвардейцев, особенно казаков, и церкви. Конечно, расправ, подобных красному террору, у белых не было, но… Резня в селе Куломзино под Тюменью, где жертвами анненковцев стал местный клир, и убийство унгерновцами в Урге иерея консульской церкви Парнякова за то, что он в разгар еврейского погрома крестил еврейских детей и этим спасал их, и за то, что его сын пошел в большевики, — вот он, белый большевизм в действии! Пусть это не система, но было же это, было! Я уж не говорю о подобных «контактах» с неправославным духовенством. Насилие над раввинами в полосе действий деникинской армии — в порядке вещей; старообрядческих и протестантских пастырей на Урале, Сибири и Дальнем Востоке просто зачастую не выделяли из общей крестьянской массы и во время карательных операций им доставалось вместе с паствой своей. А уж насчет диалога с церковью на тему «не убий» — увольте, господа! Какое еще «не убий», когда убий, да еще как убий… Такое даже и не обсуждалось.
И по отношению к женскому вопросу та же картина. Увы, не только красные, но и белые практиковали издевательства, убийства и изнасилования женщин. Зачастую это делалось вполне обдуманно, перед казнью. Именно так надругались над екатеринбургской подпольщицей Р. Полежаевой. Причем это делалось не только по отношению к «пролетариям». У того же Унгерна имело место коллективное — всей дивизией! — изнасилование выпускницы Смольного института Ружанской, жены дезертировавшего из дивизии офицера. А в бытность Азиатской дивизии в Забайкалье постоянно практиковалась порка офицерских жен. Как вы думаете, за что?
Оказывается, за сплетни! Пусть Унгерн был, без сомнения, патологическим типом, но про Анненкова этого не скажешь. А у него в Партизанской дивизии был заведен следующий порядок: офицерские жены должны были квартировать не ближе десяти верст от лагеря, и свидания супругов допускались один-два раза в неделю строго в указанное время и в установленном месте. Нарушителей сего правила воспитывали шомполами.
В общем, многие из полевых командиров белых могли подписаться под словами Ницше: «Презираемые твари — лавочники, христиане, коровы, женщины, англичане и прочие демократы…»