Все реки текут
Шрифт:
Она попыталась объяснить это Аластеру во время его следующего визита, но мысли о продолжении жизни в последующих поколениях оставляли его равнодушным; не имея собственных детей и не чувствуя потребности в физическом бессмертии, он был даже несколько раздражен ее благоговением перед очевидной неиссякаемостью жизни, перед семьей, человеческим родом. Он хотел, чтобы только его личность не имела конца, и верил, что так оно и будет: в некой сверхматерии, в форме, необъяснимой никакими физическими законами.
– Не верю, что с моей смертью все для меня кончится, – говорил он, – что моя личность, моя
– Но смерть, смерть индивидуальная в действительности не очень важна, – возражала ему Дели. – Я верю, что каждая полнокровно прожитая жизнь добавляет что-то к мировому сознанию, как каждая капля делает реку полноводнее, и что каждый из нас сознательно или нет черпает из этого бесконечного потока и, в свою очередь, обогащает его. Я стала лучше рисовать просто оттого, что в мире жили и были верны искусству Рембрандт и Гойя, а не только потому, что они оставили нам свои великие творения.
– Ты уподобляешься религиозному мистику. Но в данный момент я верю тому, что нас соединяет судьба. По этой причине я уверен, однажды ты станешь моей. Tu deve esser mia.
– Что это значит?
– Это сказал Гарибальди, когда впервые увидел женщину, которая стала его женой: «Ты должна быть моей!»
Дели покраснела, как девочка, и выглянула из окна. Они пили кофе после обеда в ее маленькой гостиной, где солнце падало на выцветшие золотые круги купленного в комиссионном магазине ковра. Дели надеялась, что скоро придут дети: она с удивлением обнаружила, что его голос, нежный и ласковый, волнует ее больше, чем его близость.
Дели попыталась вернуть его к абстрактной дискуссии, зная как он любит «распространяться о жизни, поэзии, живописи «et cetera», [35] как он написал в одном из писем.
– Трудно поверить в твое Милостивое Божество и вечное возрождение личности, когда личности воспроизводятся в столь устрашающих количествах. Тысячи умирают и рождаются в одну и ту же секунду. Для природы характерно быть щедрой к жизни и равнодушной к личности. Она заинтересована только в сохранении вида. Через двадцать миллионов лет, говорят астрономы, солнце расширится и земля окажется внутри него на глубине тысячи миль. Где тогда будет человечество?
35
Et cetera (лат.) – означает «и т. д.»
– Может быть, тогда человек станет независимым от своей физической сути. Творение духа и огня, он поселится на какой-нибудь раскаленной добела звезде. В конце концов и человек, и звезда только разные формы энергии.
– Слишком фантастично, – заметила Дели.
– Жизнь сама по себе фантастична. И фантастична красота. И вся красота сосредоточилась для меня сейчас в одном лице: твоем. Дели, не мучай нас обоих, позволь мне сделать тебя
– Это несправедливо! – Дели застыла в своем кресле, ее лицо окаменело.
– Извини меня, это вовсе не то, что ниже пояса. Прости меня, моя дорогая, моя любимая девочка. – Аластер встал пред ней на колени, обвил ее руками, и на его бледном запрокинутом лице она увидела следы слез. – О, это ужасно любить так, как люблю я. Я совершенно подавлен, несчастен, жалок, я больше ни о чем не могу думать, я, как женщина, исхожу слезами в ночи. Я стараюсь упорядочить свои чувства, анализирую их и пытаюсь определить, почему именно это лицо с этими черными прямыми бровями и этими слегка запавшими щеками должно было стать моей судьбой. Нет никакого разумного объяснения. И ничего нельзя поделать.
Дели заметила, что его веки покраснели, а губы над черной аккуратной бородкой были слишком яркими и тонкими. Она почувствовала к нему легкую антипатию. Но в тот же момент эти губы прижались к ее губам, она ощутила на своем лице шелковистую упругость его бороды и его чувственный язык нежно вошел в ее рот. Она, застонав, откинулась в кресле, все ее защитные силы мгновенно рухнули. Кровь шумела в ушах, изолировав ее от всех звуков мира, не было ничего, кроме этого единственного кресла, где они боролись и задыхались, стремясь стать еще ближе, слиться в одно, раствориться друг в друге.
Скрип двери, сопровождающийся жизнерадостным возгласом Мэг «Где ты?», – вот первое, что услышала Дели своими, вдруг обретшими способность слышать, ушами. Она взглянула поверх головы Аластера и увидела глаза Мэг – большие, испуганные, остановившиеся на живописной сцене в кресле.
В долю секунды восприятие Дели изменилось, она увидела себя глазами Мэг: мать, зажатая в кресле, с чужим мужчиной; ее одежда смята, волосы в беспорядке, и на лицах обоих смещенный блуждающий взгляд, выдающий любовную страсть; вот что предстало взгляду ее дочери.
– Мэг!
Дели боролась с Аластером, стараясь сесть прямо и освободиться от него. Но дверь тихонько закрылась, и Мэг исчезла. Аластер встал, но, казалось, он не был ни смущен, ни ошеломлен. Он еще пребывал в потустороннем состоянии и не осознавал реальности случившегося:
– Мэг – она нас видела?
– Да. Пожалуйста, дай мне сигарету.
У Дели так дрожали руки и губы, что она едва смогла закурить.
– Теперь ты должна сказать ей все и уехать со мной. Так будет лучше всего.
– Нет! Ты не понимаешь, я не могу оставить Брентона.
– Ты уже оставила его, предоставив ему водить пароход самостоятельно.
– На год! И только ради Мэг. Я должна вернуться обратно.
– Дели! Как ты чудесна, и какая ты страстная… Я бы заставил тебя полюбить меня.
– Боюсь, я уже люблю тебя. Но, пожалуйста, теперь уйди, и больше не приходи. Ты должен уехать из Ренмарка, немедленно, сейчас.
– Но у меня есть здесь кой-какие дела.
– Ты должен уехать. Я могу из-за тебя потерять Мэг. Ты это понимаешь? Ты должен уехать немедленно.