Все реки текут
Шрифт:
Бренни провел «Филадельфию» через шлюз № 3, развив в самом узком месте прохода полную скорость и умело поворачивая гребные колеса. Дели следила за ним с любовью: как он был похож на своего отца в том же возрасте! У Бренни уже было свидетельство помощника капитана, а как только его пароход проделает определенное количество миль, он получит и капитанское свидетельство. Теорию речного судовождения он знал превосходно.
Гордон превратился в серьезного молодого человека, большого любителя тех книг, которые его братья называли «ерундой». Он брал книги по истории и биографии великих людей во всех местных библиотеках и научных обществах. Кроме того, каждый месяц ему приходили пакеты из обменного библиотечного фонда. К удивлению Дели, он прочитал все, что мог найти, о Наполеоне,
Скрывая разочарование, Дели ждала, когда придет время и Гордон, наконец, определится в своем выборе. Ему ведь всего двадцать четыре года. Он удачно избегал всех ловушек, которые расставляли ему девушки и, поскольку у него не было семьи, с удовольствием жил на судне. Наоборот, от внимания Бренни не ускользала ни одна девушка на реке, но он никому не отдавал предпочтения. Оба брата были рослые, стройные, загорелые, но в ярких голубых глазах Бренни пробегала озорная искорка, которой не было у Гордона; девушки на улицах притворялись, что не замечают опасного сверкания его глаз, а отойдя на безопасное расстояние, оборачивались и смотрели ему вслед.
Мэг и Алекс жили в городе; Мэг проходила практику в частной больнице, Алекс заканчивал курс медицины, он получил стипендию и по итогам последних экзаменов был занесен в число лучших студентов.
Если бы Брентон их видел! Он бы гордился своей семьей, и больше всего молодым Бренни, его мастерством шкипера, унаследованным от отца. Уже с меньшей горечью и большим смирением Дели думала о последнем годе его жизни, когда он, бесчувственный, лежал в больнице, поддерживаемый в живых заботами незнакомых людей. Умер он без нее. У Дели было такое ощущение, что его давным-давно похоронили и теперь эксгумировали, чтобы перезахоронить, на этот раз в Марри-Бридж. Она хотела бы, чтобы он лежал на берегу реки, по крайней мере так, чтобы услышать гудки пароходов и одышливые хрипы их машин; но долго ли протянут пароходы? Дели боялась, что Бренни учится никому не нужному делу, которое лет через десять окончательно придет в упадок. В степи прокладывали дороги, по которым катили грузовики и пассажирские автобусы. Она заметила, что речные капитаны, пришедшие на похороны, все были очень пожилыми людьми, не было ни одного в возрасте Бренни или Гордона.
Однако пока что они еще собирали большие партии грузов и перевозили вверх по реке привычные товары в обычных количествах: десять тонн муки, четырнадцать мешков отрубей, шесть мешков сахара, двенадцать мешков овса, девятнадцать мешков пшеницы, полдюжины ящиков виски и бочонок пива – все в одно только место; кроме того, они везли тяжелый сельскохозяйственный инвентарь с фабрики Шереров в Маннуме и несколько тонн железных прутьев для строительного участка четвертого шлюза.
Бренни плавучей торговлей не занимался. Он утверждал, что это работа для женщин и инвалидов, а он мужчина и не собирается вышивать узоры, вязать на спицах и возиться с детскими бутылочками. Он предпочитает мужские грузы, пусть даже и неудобные в транспортировке: совсем как известный на Дарлинге матрос, который, выгружая на крутой берег за один раз пять дынь и пианино, заметил, что он возражает не против веса этого груза, а против его бестолковости.
Прошло больше года со дня смерти Брентона. За это время Дели ни разу не видела Аластера и ничего о нем не слышала; после возвращения из Мельбурна, терзаемая угрызениями совести, наказывая себя, а заодно и его, она холодно отвечала на его письма и не разрешила ему приехать повидаться.
Дели послала ему и мисс Баретт газеты с описанием похорон и воспоминаниями двух отставных капитанов, помнивших Брентона по работе на реке;
Аластер ни словом не обмолвился об их прошлых отношениях или возможном их возобновлении в будущем; ценя его деликатность, она в своем горьком одиночестве снова написала ему письмо, в котором при желании он мог прочитать между строчками о ее чувствах.
Когда пришел ответ, адресованный на «Филадельфию» в Марри-Бридж, она, взяв письмо, спустилась в заповедник, чтобы насладиться им в полной тишине. Она села на скамью под огромным старым эвкалиптом, она открыла письмо и… окаменела, пока ее неверящие глаза передавали ее протестующему сознанию следующие строки:
«Хочу сообщить тебе, что я и Сесили около месяца тому назад поженились, как раз незадолго до того, как я получил твое письмо. Когда-нибудь это должно было случиться, потому что, насколько я могу судить, это полезно для детей, и внесет мир в наш дом, а я человек мирный.
Тетя Алисия, наконец, сдалась, и Джеми уехал в школу-интернат, где он, кажется, счастлив. Дорогая, я надеюсь, ты тоже будешь счастлива и снова начнешь рисовать, потому что теперь ты более свободна: твои прекрасные мальчики уже достаточно выросли, чтобы взять на себя заботы о пароходе. Если в финансовом отношении я хоть как-нибудь могу тебе помочь (не маши руками, я мыслю это как деловое соглашение, как вклад в будущее, если хочешь) или оплатить учебу Алекса, пожалуйста, дай мне знать. В следующий сезон стрижки овец у меня будет к тебе несколько деловых предложений, я надеюсь, вы снова привезете товары в Миланг и навестите нас. Мисс Баретт пока что остается с Джессамин, а потом она собирается учительствовать в миссии в Поинт Маклей. Она уже организовала там школу кустарных ремесел для девочек.
О, моя милая, почему ты не позволила мне навестить тебя? Твои письма были холодными и злыми. Я думал, ты отвернулась от меня! Мне казалось, я отдал тебе всего себя – и душу, и тело, а ты топчешь меня своими маленькими ножками…»
Значит, ты женился на Сесили! – думала Дели, дрожа от бессильной ревности к этой беспомощной, невыразительной, изнеженной миссис Генри, которая, без сомнения, спланировала все это заранее; ее успокаивало только то, что чувство все-таки выдало себя в спокойном, безличном письме.
Да, конечно, теперь слишком поздно, но как бы ей хотелось, чтобы последнее ее письмо осталось ненаписанным. Навестить их, как бы не так! Ее ноги там никогда не будет!
Дели так и не побывала в Миланге, но мисс Баретт однажды навестила ее и даже немного проехала с ними на пароходе, наслаждаясь каждым мгновением со всей своей неослабевающей энергией и остротой восприятия.
Мисс Баретт подняла бучу в Поинт Маклей и испортила отношения с инспектором, который служил там уже много лет и механически подписывал свой ежегодный отчет: столько-то умерло, столько-то родилось, столько-то полукровок, столько-то бросили школу… Когда дети уходили из школы, интерес к ним пропадал, они превращались в статистическую единицу, не более того. Сначала мисс Баретт никак не удавалось найти зал или хотя бы небольшую комнату для занятий с девочками, а когда помещение нашлось, не оказалось места, где можно было бы хранить их работы; кроме того, в комнату заходили маленькие дети, доставляя много всяких мелких неприятностей, и все-таки ее твердость и настойчивость победили – школа кустарных ремесел начала работать.
– Но мне нужно быть там все время, тогда я действительно принесу пользу, – говорила она Дели. – Мистер Рибурн сказал, что я могу жить у них и каждый день ездить в миссию, если в выходные буду давать Джесси уроки музыки и немного французского. Надеюсь, пока я еще там, ты снова приедешь к нам погостить.
Но Дели была тверда:
– Не думаю, что это понравится миссис Рибурн.
– Глупости! И, кроме того, ее желания не имеют большого значения в этом доме.
– Но теперь это и ее дом. Кроме того, мисс Алисия тоже меня не жалует.