Все сложно
Шрифт:
– Твое место в баре, Фарли, а ты его бросила.
– Во-первых, я бы не бросила, если бы ты дал мне возможность выступать нормально, а не только в «Открытом микрофоне». Я тебя уже сто лет об этом прошу. Во-вторых, люди чуть не лопались со смеху. Гоготали так, что на улице слышно было. Сидячих мест не осталось, многие стояли. Просто заходили, слушали и хохотали. Даже без выпивки. Ланс, дай мне сегодня еще раз выступить!
Девушка бросает в мою сторону взгляд, означающий: «Чего уставился?» – и поворачивается к Лансу, а потом, хлестнув себя по подбородку собственными мокрыми волосами, –
– Черт. Я вас знаю.
– Неужели?
– Вы Майер Хэрриган.
Она поднимает темные брови и округляет янтарные глаза. Я озадаченно мотаю головой.
– Откуда вам это известно?
Девушка слишком молода, чтобы быть моей зрительницей.
– Я видела вас. Пару раз. Вернее, живьем, конечно, ни разу, зато все ваши выступления, которые есть на «Ютьюбе», я засмотрела до дыр.
Не зная, что на это сказать, я издаю только удовлетворенное «хм».
– Я правда заслужила место в сегодняшней программе. Помогите уломать Ланса, – напористо произносит девушка, подавшись ко мне.
Такое впечатление, будто прямо перед моим носом машет крылышками какая-то птичка вроде колибри, да так быстро, что все сливается. Острый клювик вот-вот ткнется мне в лицо. Возникает сильное желание прихлопнуть это бесцеремонное существо.
Девушка оглядывает меня с ног до головы и, посмотрев на детей, заявляет:
– На алкоголика или бродягу вы не похожи.
– Рад это слышать. Но сами вы, по-моему, крепко подсели на… на что-то.
Она встряхивает головой и закатывает глаза.
– Если вы не спились и не превратились в асоциального типа, то почему устраиваете детский день рождения в баре?
Видимо, девушка заметила праздничные колпачки, которые я купил по дороге сюда.
– Это не просто бар, а стендап-клуб, – возражаю я.
Девушка лукаво улыбается.
– Тогда непонятно, почему этот парень, – она указывает большим пальцем на Ланса, – выносит мне мозг из-за того, что я на несколько минут отошла от напитков, чтобы выступить с юмористическим номером.
Я фыркаю. Ловкий ход!
Ланс краснеет и что-то бормочет над своими учетными листами. Краем глаза я вижу, как промокшая девушка направляется к столу, за которым сидит Хейзл с подружками.
– Ребята, могли бы хотя бы музыку им включить!
– Погодите… – Черт! Как там ее зовут? – Джонс! Не надо…
Она притормаживает, подойдя к столику и заметив у Дейзи слуховой аппарат. А в следующую секунду у меня от удивления отвисает челюсть.
– Как поживаете, девчонки? – спрашивает эта Джонс одновременно голосом и жестами.
Приунывшие девочки сразу немного оживляются.
– У кого сегодня день рождения? – продолжает Джонс, безошибочно жестикулируя.
Хейзл поднимает руку.
– А сколько лет тебе исполнилось?
– Семь.
– Семь?! Так чего же вы все здесь сидите, вместо того чтобы веселиться? Скорее прыгать по лужам! Семь лет – семь прыжков!
– Папа не разрешит, – смеется Хейзл.
Джонс оборачивается и делает вид, будто ищет меня. Потом поднимает руки, улыбается и жестами отвечает:
– Что-то не слышу,
Все четверо хохочут. С ума сойти! Человек провел с глухонемыми детьми всего минуту и уже не боится шутить с ними об их глухоте!
Само собой, мы все выходим через заднюю дверь в переулок и прыгаем по гигантским лужам, пока дождь поливает нас сверху. К счастью, скоро привозят горячую пиццу, и мы возвращаемся.
– Не хуже, чем аквапарк! – говорит Хейзл, радостно улыбаясь.
Ей было всего несколько недель, когда она впервые простудилась. Неудивительно, что это ее чертовски разозлило. Бедняжка все время кричала и лила огромные горючие слезы, от чего ей становилось еще труднее дышать. Я был в ужасе и совершенно не знал, что делать. Решил поступить так, как поступил бы на моем месте любой здравомыслящий двадцатишестилетний мужчина, – позвонил маме.
– Мама, я не справлюсь.
– Справишься, Майер. Держи ее в вертикальном положении, давай побольше пить и… Ванночку пробовал? Если пуповина зажила, то уже можно купать.
В лежачем положении Хейзл быстро начинала плакать. Я даже переодеть ее спокойно не успевал. Тем более что мои неловкие руки дрожали, и процесс затягивался. Простая смена подгузника превращалась в целую драму.
Я отправился в магазин вместе с Хейзл, которая без умолку кричала по дороге в магазин, в самом магазине и на обратном пути из магазина. Но как только я усадил ее в купленную ванночку, на специальное пружинящее сиденье, ее глазки широко раскрылись, а ротик, наоборот, закрылся. Малышка икнула и начала плескаться. Наконец-то она была довольна!
Моя Хейзл всегда чувствовала себя в воде как рыбка.
– Кажется, Ланс назвал вас Фарли? – спрашиваю я у Джонс, пока девочки усаживаются за стол.
– Да, так меня зовут.
– Вы потомок какой-нибудь династии комиков?
Она невесело смеется.
– Нет, единственная семья, которая у меня была, все это ненавидит, – Джонс описывает пальцем круг, указывая на стены клуба.
Повернувшись на каблуках, она идет к девочкам и без ненужной театральности начинает номер, как будто специально для них придуманный. Микрофон ей ни к чему (с глухонемыми он все равно бы не помог), сцена тоже. Все выглядит как обычная болтовня за пиццей, но дети постоянно хихикают. Мы с Лансом превращаемся в мишень для бесконечных острот. Вдруг Фарли вскакивает, исчезает на пару секунд, а потом возвращается, что-то протягивает Хейзл и говорит:
– Это тату. Теперь ты всем можешь хвастаться, что сделала себе на день рождения татуировку.
– Никаких татуировок! – кричу я, чувствуя, как мои брови съезжаются.
Хейзл стоит ко мне спиной и не видит моего протеста, а Фарли вместо ответа только оборачивается и улыбается. Даже издалека заметно, как блестят ее глаза.
А волосы у нее, оказывается, с отчетливой рыжинкой. Теперь они немного подсохли, и это стало видно.
Она ведет Хейзл к раковине и приклеивает ей на тыльную сторону руки временную татуировку, а я стою и смотрю, пытаясь угомонить странные чувства, которые копошатся у меня в груди.