Все случилось летом
Шрифт:
— Перекусить не хотите ли? Я мигом…
Но тут, подняв свою вихрастую голову, вроде бы незлобливо, душевно так, по-дружески, заговорил младший сын. Обращался он к брату, продолжая спор, начатый до появления матери.
— Я глубоко тронут твоей заботой, твоим вниманием ко мне. Вот моя рука, вот сердце! Ты всегда говорил — ступай туда, а не туда, делай то, а не это, — премного благодарен! Только тебе невдомек, что иной раз мне хотелось быть самим собой, поступать так, как нравится мне? Ай, ай, братец, куда это годится, не так ли? Подумай, что люди скажут! Не к лицу выражаться в том роде, что от коровника дерьмом пахнет,
Старший брат со вздохом пожал плечами, точно прослушал заезженную пластинку. Вита медленно двинулась прочь от спорщиков, и было заметно, что она насилу себя сдерживает, чтобы не рассмеяться. Мать в недоумении глядела на всех по очереди, не зная, чью же принять сторону.
«Вот уж правда — дурная порода, — подумала она, — ни за что не скажешь, что родные братья. И в кого уродились — в меня или в отца? Как кошка с собакой… И ведь у них сызмальства так. Бывало, сядут мальчишками играть в шахматы — вспомнить страшно. То один со стола потихоньку стянет фигуру и спрячет в карман, то другой — пока оба не сцепятся, не покатятся по полу. Под конец пришлось все фигуры в плиту ссыпать да сжечь. Вон какие дылды выросли, а ума не набрались!»
Заговорил Эрик.
— Ну да, — спокойно и свысока заметил он, — каждый норовит чем-нибудь выделиться — на худой конец пестрым галстуком. А нет галстука, так быком. Первый признак ничтожества. Самый первый. Человек — не индюк, это всем известно.
И затем повернулся к матери:
— Видишь ли, мы опять тут завели разговор об Амануллисе… Знаешь, все-таки лучше продать его, житья совсем не стало. Мы на всю округу сделались посмешищем, и в первую очередь Рудис. Ну, держали бы корову, как все нормальные люди. Даже козу… Но быка!
— А может, я не хочу быть нормальным? Таким, как все? Может, мне приятно быть ненормальным? Как тогда?
Однако Эрик, будто не слыша слов брата, продолжал свое:
— Какой от него прок? Молока нет. А ты, мать, из сил выбиваешься, этого черта сеном обеспечивая! При таком положении дел, скажу тебе, у меня руки не поднимаются помочь. Сплошной цирк, и только! Ну потешились немного — в конце концов, все мы люди, — и хватит, пора за ум взяться!
Анна Сабул, услыхав эти слова, про себя усмехнулась: выходит, по пустякам повздорили, она-то думала, что-то посерьезней.
— Уж из-за этого не стоило тебе кипятиться, — проговорила она, пряча улыбку. — Амануллис сам себе на жизнь зарабатывает, кое-что еще и нам остается. Не какой-нибудь замухрышка, породистый бык! К нему что ни день столько невест приводят, отбою нет. Народ не очень-то верит в этих телят искусственного осеменения. Куда там зоотехнику со своими ампулами! Хозяйка посмотрит раз на нашего Амануллиса, и будущая телушка перед глазами, словно картинка, встанет. И паспорт у Амануллиса самый что ни на есть лучший. Его потомство продают государству за большие деньги. Так что, Эрик, напрасно ты кипятишься, правда.
Старший сын только руками развел.
— Не ты ли первая ругалась, когда Рудис привел домой бычка! Или я чего-то не понимаю? Что произошло?
— Что было, то было, — спокойно возразила мать. — А теперь так повернулось. Ни тебе,
Младший сын, слушая их, пересыпал из горсти в горсть песок, подобранный с земли, но тут поднялся отшвырнул песок, подтянул кверху брюки.
— А что бы ты, братец, сказал, приведи я домой слона на веревочке? Наверно, лопнул бы со злости: все люди как люди, а этот черт знает что! Но Амануллис не слон, так что успокойся.
Эрик посмеялся, но смех был деланный, мать это чувствовала, и звучал он как из разбитого глиняного горшка.
— От тебя всего жди, — сказал он. — Ты только и думаешь, как бы нам досадить.
— С какой стати? — отозвался младший брат. — Ты все пытаешься убедить, что у меня рожа кривая, но тебе бы взять зеркало, приглядеться к своему, так сказать, светлому лику? Может, и он… окажется кривым? Как думаешь? Но ты-то начнешь пенять на зеркало — не то, мол, показывает, проклятое! Где-то сидит в тебе рабская душонка, и настолько глубоко, что сразу ее не заметишь, но ты ногтем сколупни блестящую корочку, одну, вторую, третью… глядишь — она сидит, головой крутит, иногда вожжами размахивает, всегда там сидела, по сей день крепко сидит!
— Ну, пошел, пошел! — совсем презрительно обронил старший брат.
Словно давая понять, что все сказано, Рудис повернулся и скрылся в доме. Хлопнула дверь. Оставшиеся переглянулись. Помолчали. Вита, стоявшая поодаль, не желая вмешиваться в семейный спор Сабулов, теперь обратилась к мужу:
— Может, поедем? А то поздно…
— Сейчас поедем, — отозвался Эрик, но тотчас опять повернулся к матери: — Ты все-таки подумай насчет Амануллиса. Продать его, и дело с концом. Не могу я, люди смеются. Я знаю, Рудису все равно, что о нем думают, ему на все наплевать. А мне каждый день с людьми приходится встречаться, и я не могу. И о детях надо подумать, иначе ребятишки в школе их задразнят: пальцами станут бодаться. И так уж житья не стало от проделок Рудисовых.
Ей хотелось попросить сына, чтобы тот немного задержался, нехорошо уезжать со злобой в сердце, с камнем на душе, братья как-никак, и мир велик, всем места хватит, не обязательно все время лбами сшибаться, каждый может свою дорогу выбрать, — вот что ей хотелось сказать и еще добавить, чтоб и о ней, о матери, подумал, прежде чем все эти горькие слова выговаривать. Хотела сказать, да промолчала, потому что не сразу такие речи в порядок выстроишь, не все на ладонь выложишь, что на сердце скопилось. Одного сына послушает, вроде бы он прав, второго послушает — и правота вроде бы другим боком повернулась, а если оба разом заговорят, так ничего не разберешь, голова кругом пойдет.
Она смотрела, как сын заводил мотоцикл, как Вита усаживалась в коляску. Стало чуточку жаль себя за то, что не она, а другая женщина сидит рядом с сыном, и мать почувствовала ревность к этой женщине. Она бы охотно углядела в поведении невестки нечто такое, за что можно было бы попрекнуть, но ничего такого не приметила: клетчатая рубашка на Эрике хоть и линялая, но свежевыстиранная, да и сам он — не худой, скорее упитанный, значит, жена вкусно кормит. Да, что ни говори, повезло ему с этой женщиной, подходящая парочка получилась. И двое детей растут, хорошо б еще третьим обзавелись. Слава богу, что так, а то сколько разговоров о разводах, год вместе поживут — и разойдутся: не сошлись характерами…