Все случилось летом
Шрифт:
— Я бы все-таки хотел узнать, почему ты это сделал? Имею же я право знать, за что расписываюсь. Как по-твоему?
Мальчик медленно поднял голову, исподлобья взглянул на отца.
— Они на переменке дразнили тебя. Модрис говорил, что ты пьяница. Он сказал: пьянчуга. И что ты позавчера так напился, что не мог калитку отворить… На уроке он оборачивался и показывал, на кого ты был похож. Вот я и обмакнул в чернильнице бумажку и… и когда он снова обернулся… Бабушка говорит то же самое. И дедушка. Все говорят.
Мальчику показалось, что отец, не выдержав его взгляда, отвернулся и стал рассматривать разложенный в саду костер,
— Так вот оно что… — Голос у отца был такой странный, хриплый. Он с шумом захлопнул дневник. — Ты не слушай их. Мелкие людишки, обыватели. Подумать только — я не смог отворить калитку! Да от них самих за версту несет всякой мерзостью, а никто этого не замечает, потому что они всегда аккуратно открывают калитку. Аккуратно! — это они умеют. С фасоном! Но ты, Артур, должен понимать, пьяного каждый заметит, а пройдет мимо жулик, никто не скажет, что он жулик. Пройдет разодетый, раздушенный, чего доброго, еще решишь — вот с кого надо брать пример, вот кому завидовать.
Мальчик стоял не шелохнувшись. На лице его было страдание, он силился, но не мог понять всего сказанного. Однако он чувствовал, что это должно быть что-то очень важное, большое, и потому задрожал от страха, любопытства, будто под ним раскрывалась бездонная пропасть.
— Да, так что я хотел сказать… — Отец глянул на него сверху вниз. — Ты не слушай их. Пускай себе болтают. Слушать их — только себя унижать. Вот посмотри… Видишь двухэтажный дом?
Артур обернулся: ничего особенного, дом как дом, на крыше телевизионная антенна, за оградой ни пяди свободной земли — все под теплицами.
— Так вот, — продолжал отец, — в один прекрасный день встречаю хозяина этого дома. Такой гадкий старикашка, ты его знаешь. Жалуется, что опять ушел с работы, наверное, в сотый раз. Ушел, потому как на старом месте красть нечего. Так он и строил эти хоромы… Правда, после первого этажа был двухлетний перерыв — в тюрьме отсиживал. Теперь он каждый божий день отправляет на рынок овощи, обратно привозит мешок с деньгами. Мы-то с тобой обойдемся и кислой капустой, а помидоры ранней весной обязательно купит больному ребенку его мать. Отдаст рвачу последнюю копейку, но купит… Так он калитку свою всегда открывает аккуратнейшим образом, даже на ключ запирает ее. И никому в голову не придет над ним посмеяться. В воскресенье надевает праздничный костюм, ведет семью с собакой на прогулку. Возьмет билеты в цирк или оперетту. К водке и не прикасается. Ничего не скажешь — пример, достойный подражания. И я ведь знаю, он потешается надо мной: забулдыга, жить не умеет, не может устроиться… Скоро, завидев меня на улице, станет перебегать на другую сторону — не дело порядочным людям якшаться со всякими… И все равно я буду его презирать, потому что он мизинца моего не стоит. И ты презирай. Но пачкать людям нос чернилами не надо. Не по дороге нам с этой сворой обывателей. Ты меня понял?
Сын кивнул, но по лицу его было видно, что понял он не много. Отец, усмехнувшись, взял его за плечо и легонько встряхнул.
— Продолжаем жить, сынок! — сказал Линарт и снова засунул руки в карманы. — Если хочешь, проводи меня. Только теперь иди как следует, я ведь расписался в твоем дневнике.
Они почти добрались до трамвайной остановки, когда мальчик нарушил запрет. Повернувшись и опять шагая задом наперед, он с запинкой спросил:
—
— С чего ты взял? Что за чушь!
— Наш директор тоже не пьет. Его никто не видел пьяным. И он тоже аккуратно открывает калитку… Значит, он обыватель?
— Не смей так говорить о своем директоре! Конечно, нет.
— А папа Модриса? Он тоже не пьет.
— И папа Модриса — не обыватель. И вообще перестань ломать голову над такой чепухой. В твоем возрасте надо больше мячи гонять, играть в прятки. А рассуждать — дело взрослых.
— Почему пьяниц рисуют с красными носами?
— Нос существует для того, чтобы сморкаться. Никакого другого назначения у него нет, и потому он может быть любого цвета, в том числе и красным. Теперь тебе ясно?
Такой ответ как будто бы устраивал Артура, во всяком случае, он больше не задавал вопросов и опять пошел как следует. Вскоре цементная дорожка вывела их на широкий тротуар, где можно было шагать рядом. Вдруг мальчик, ни с того ни с сего, будто говоря сам с собой, сказал:
— Модрису папа подарил велосипед. Полувзрослый. Знаешь, есть такие: полувзрослые велосипеды. У Модриса был день рождения.
— Велосипед? — растерянно переспросил отец, просто так, чтобы что-то сказать.
А сын продолжал рассуждать вслух:
— Илмар болтал, будто ты пропил, по крайней мере, десять таких велосипедов. За это я и подложил ему на сиденье кнопку. На переменке я ему сказал, что ты мог бы мне купить самолет, если бы только захотел. Ты можешь купить самолет? Хотя бы одноместный. Тогда б ребята сразу язык прикусили. Он ведь не дороже «москвича» обойдется. Может, где-нибудь продаются подержанные самолеты? Нам не обязательно новый…
У Линарта-старшего как-то странно дернулась щека, и он, непонятно зачем, глянул поверх оголенных деревьев, где высоко в поднебесье, в голубом просвете облаков, бесшумно двигалась яркая точка, оставляя позади белую дорожку, похожую на подвенечный шлейф. Отец обнял сына за плечи, притянул к себе.
— Дурачок ты мой, дурачок… Зачем тебе самолет? Чтоб ребятам рты заткнуть? Но мы ведь с тобой условились: ты не будешь обращать внимания на их болтовню. Улыбнись, и только. Договорились!
Казалось, Артуру стоит большого труда проглотить подступивший к горлу ком.
— Договорились, — едва слышно ответил он.
— Я вижу, тебе не очень-то весело, — усмехнувшись, протянул отец. — А по правде сказать, не ты, а я должен был бы расстроиться. Ну, выше голову! Мы с тобой мужчины. А велосипед… Постой, постой, дружище, у тебя ведь тоже скоро день рождения?
Артур молча кивнул.
— Послезавтра, — произнес он, помолчав. — Послезавтра.
— Скажите пожалуйста! — Отец отступил на шаг, чтобы лучше разглядеть сына. — И тебе исполнится десять лет! Верно? Десять лет… Как летит время. Почти взрослый человек. Знаешь что: я подарю тебе велосипед. Послезавтра утром отправишься в школу на своем собственном велосипеде. А после уроков сможешь покататься вместе с Модрисом, если он тебя простит. Ну, по рукам! И была не была!
Мальчик сначала побледнел, потом покраснел и наконец потупился: он не поверил, он решил, что ослышался. Отец громко рассмеялся и протянул ему руку.