Все сонеты Шекспира

Шекспир Уильям

CXLIII

Как своего бросает малыша в погоне за пернатым существом хозяйка, что за птицею спеша, не замечает ничего кругом, хотя и плачет мальчуган навзрыд, гонясь за ней, но от него она за курицей порхающей бежит, заботою своей увлечена, — так мчишься ты за собственной мечтой, меня, ребёнка своего, гоня, но, изловив её, вернись домой, и приласкай, как матушка, меня. Хоть будет при тебе твой верный Вилл, — вернись,

когда зову я что есть сил.

CXLIV

Два духа мне на счастье и на зло опутали меня: я полюбил мужчину, чьё обличие светло, и женщину — исчадье чёрных сил. Меня толкая в ад, мой женский бес рассорить хочет ангела со мной, чтоб демоном святой сошёл с небес и в грязь упал, расставшись с чистотой. Могу сказать, хотя и наугад, что в дьявола мой ангел превращён: я всеми брошен, значит, в самый ад утянут был своей подругой он. И не узнать, где добрый ангел мой, пока его не бросит ангел злой.

CXLV

С губ, созданных Любви рукой, «Я не люблю!» — слетело вдруг, и так я приуныл душой, что мною овладел испуг. Но жалость входит к милой в грудь, чтобы несдержанный язык на истинный вернулся путь и к новым нежностям привык. «Я не люблю!» — меняя тон, чудесный день зажгла она, и грозный мрак убрался вон, как с неба в пекло сатана. «Я не люблю… — и я живой от нежных слов: —…не быть с тобой!».

CXLVI

Мой бедный дух, мятежных сил форпост, ядро порочной плоти, почему в себе ты чахнешь, соблюдая пост? Чтоб украшать извне свою тюрьму? Зачем так много платишь ты за дом, который сдан тебе на малый срок? Чтоб черви в том наследии твоём объели всё, чем ты запасся впрок? Заставь себе служить свою рабу: смиряя плоть, корми себя вдвойне; сбывая время, покупай судьбу; копи внутри и беден будь извне. Смерть ест людей, но без еды твоей погибнет Смерть, чтоб не было смертей.

CXLVII

Любовь моя больна и норовит недугом исцеляться затяжным, питая нездоровый аппетит к тому, что причиняет вред больным. Сердитый врач любви, рассудок мой, за то, что я отверг его ланцет, со мной порвал, и вот я сам не свой жду смерти, от которой средства нет. Лишён леченья и ума лишён, в плену безумных дел, речей и дум, я, сумасшедший до конца времён, вне истины болтаю наобум. Я клялся: ты светлей и чище всех… а ты темней, чем ночь, грязней, чем грех.

CXLVIII

Увы, Любовь мне подарила взор, что с верным зреньем несопоставим. Или мой ум глазам

наперекор толкует ложно всё, что видно им? Но если взор мой в красоту влюблён, то почему все равнодушны к ней? А если нет в ней прелести, то он не столь правдив, как мнение людей. Поскольку взор Любви всегда в слезах, как ей добиться правды от него? Ошибся я, но гаснет в облаках и солнца глаз, не видя ничего. Хитрит Любовь! Я видеть не готов, от слёз ослепнув, грязь её грехов.

CXLIX

Зачем твердишь, что я к тебе остыл, когда мы вместе бой ведём со мной? Иль не служу тебе я что есть сил, себя забыв, тиран жестокий мой? Я разве другом был твоим врагам и льстил тому, с кем ты была грозна? Тебя разгневав, разве я не сам и горевал, и мстил себе сполна? Гордясь какой заслугою своей, отвергну счастье быть в плену твоём? По мановению твоих очей я восхищён любым твоим грехом. Понятен мне любви моей палач: слепых не любишь ты, а я незряч.

CL

Какою властью немощи под стать так мощно в сердце ты царишь моём, что я заставил взор свой честный лгать и клялся, что не светит солнце днём? Как придаёшь ты чары злым вещам, что дел твоих ничтожных результат и хитрый разум твой моим глазам добро осилить злом твоим велят? Как ты внушить любовь к себе могла, когда для нелюбви полно причин? Люблю я ту, кто прочим не мила, и пусть я буду мил тебе один. Хоть зло твоё во мне любовь зажгло, я заслужил тебя ему назло.

CLI

Любовь юна, а значит, неумна, хоть ею ум рождён. Но, милый плут, меня стыдить за грех ты не должна, не то тебя же грешницей сочтут. Тобою предан, телесам своим свой благородный орган предал я; назло душе любовь досталась им: и плоть ликует глупая моя. Она встаёт при имени твоём, нацелясь на тебя, как на трофей; свой тяжкий труд — паденье и подъём — предоставляя для твоих затей. Едва ли нужен ум любви такой, но я вставал и падал пред тобой.

CLII

Что изменял тебе я, не секрет, но ты — клятвопреступница вдвойне: нарушила супружеский обет и, став моею, изменила мне. Но как тебя винить в грехе двойном, когда раз двадцать был я грешен сам? Я клялся уличить тебя во всём, а сам не доверял твоим словам. Я верил: ты прекрасна и свята, но, чтоб твой образ был вообразим, пусть мрачная охватит слепота мой взор, отвергший всё, что перед ним, Я клялся: ты чиста… Но не найдёшь грязнее ничего, чем эта ложь!