Все совпаденья не случайны

Бош Диана Борисовна

В квартире Каранзина уже работала опергруппа.

Сев за стол Лямзин еще раз осмотрел пачку, затем пересчитал деньги – получилось четыре тысячи девятьсот долларов. Значит, сегодня у Каранзина была пятитысячная пачка, сто долларов из нее он потратил, остальные выкинул.

– Борисов, что-нибудь интересное нашли? – крикнул он в дверной проем.

– Недописанный портрет матери, – хмыкнул Борисов. – Точнее, есть только набросок и надпись с другой стороны холста. Это важно?

Лямзин пожал плечами, как будто его можно было увидеть, потом опять крикнул, глядя на цифры, написанные наспех на бумажной ленте банковской упаковки:

– У

меня тут номер телефона есть, проверь, кому принадлежит. Хотя, впрочем, не надо, я сам узнаю. А деньги какие-нибудь нашли?

– В кармане пальто – сто двадцать рублей сорок шесть копеек, – откликнулся Борисов.

– И все? – изумился Эдуард.

– Все. Да откуда у него могут быть деньги? В этом доме вша на аркане да таракан в сарафане.

– В каком сарафане? – задумчиво спросил Лямзин, пытаясь объяснить для себя в тот момент странное поведение покойного художника.

– В дырявом, – откликнулся один из прибывших оперов и чихнул. – Боже мой, тут год, наверное, не убирались, такая пыль кругом.

– Я думаю, что два, – ответил Эдуард. – Как жена ушла от него, так больше и не убирались.

Майор недоумевал: зачем человеку, постоянно испытывавшему нужду, выбрасывать деньги и затем лезть в петлю?

«А может быть, его и убили за эти деньги? – подумал Лямзин. – Почему бы и нет? Он был должен, решил не отдавать… Хотя тогда версия с убийством выглядит еще более дурацкой».

В этот момент несколько молодых оперативников, пыхтя и отдуваясь, пытались вытащить уродливо изогнутое, закоченевшее тело Каранзина. Лямзин заметил их возню, когда они, изрядно взмокшие, уже выкрутили труп из щели и положили на пол. Тело раскачивалось на паркете, как деревянная детская лошадка, и одному из милиционеров стало дурно. Он выскочил из квартиры, судорожно дыша и хватаясь за стены.

– Разрешите представиться, эксперт Акимов, – раздался в коридоре голос. – Что вы тут делаете?

– Да вот, труп вытаскивали. Еле-еле извлекли, – смущенно пояснил один из оперов.

Акимов так удивился, что у него едва очки не подпрыгнули на носу.

– Да как же вы его вытащили? Он же согнутый до такой степени, что и представить трудно. Ну, герои, это практически никому не под силу. В первый раз, что ли?

– Так и есть, в первый, – опустил голову опер.

– Запомните, у закоченевшего трупа сухожилия надо подрезать, чтобы он распрямился, – нравоучительно сообщил эксперт, – а так тащить – пупок только зря надрывать. Эх, молодежь!

Он засучил рукава и, достав из чемоданчика скальпель, начал профессионально надрезать сухожилия, комментируя каждое свое действие. А молодые ребята завороженно смотрели, как сведенное, будто судорогой, тело распрямляется и обретает наконец покой.

Глава 6

Звонок телефона застал Никиту на лестничной клетке в тот момент, когда он только-только вставил в замочную скважину ключ. Влетев в квартиру, Лавров схватил трубку, надеясь услышать Эльзу, но его ждало разочарование.

– Алле, вы просили позвонить, когда Антон Каранзин вернется домой. – Соседка художника Юля говорила, слегка запинаясь, старательно выговаривая слова непослушным языком. – Антон дома. Но вам уже ничего не скажет. Потому что он – труп.

Девушка уже давно бросила трубку, а Никита все стоял, вперив невидящий взгляд в пространство. Внезапно появилось странное чувство, будто кто-то набросил

ему на горло веревку и медленно затягивает ее. И еще появилась назойливая мысль, что с гибелью Каранзина пропала возможность узнать что-то очень важное. Лавров положил трубку, достал из кармана пистолет, покрутил в руках, размышляя, стоит ли прятать его. Потом уверенными шагами направился в спальню.

Когда в кабинете делали навесной потолок с точечными светильниками, разбросанными по всей площади, решили каждую лампу поместить в центр квадратной плитки. Никите было совершенно безразлично, как все будет выглядеть, в обстановке жилища он всегда полагался на вкус Эльзы, но эта идея его заинтересовала. Еще точно не зная, зачем, он попросил мастера сделать одну из плиток двойной. Потом подумал: много в узеньком пространстве, конечно, не поместить, но деньги и драгоценности вполне можно. Правда, тайник после ремонта так и стоял пустой, потому что гораздо удобнее было пользоваться сейфом – расположен ниже и всегда под рукой. Но сейчас Лаврову почему-то захотелось спрятать оружие именно туда. Он принес стремянку, аккуратно вынул плитку, стараясь не повредить провод, ведущий к лампочке, и положил в тайник пистолет.

Дом без жены был пугающе уныл и пуст. Никита не мог отделаться от ощущения, что все происходящее – дурной сон и сейчас из мастерской выйдет смеющаяся Эльза. Ему даже показалось, будто слышны ее шаги. Если бы не привычка всегда и везде сдерживать свои эмоции, даже когда никто не может видеть предательской слабости, Лавров бы разрыдался. А так – только сжал зубы до ломоты.

В детстве Никита часто болел. Это были затяжные периоды – и месяц, и два, и три. Матери давали больничный только на три дня, а после Никиту оставляли одного, наказав строго-настрого дверь никому не открывать и вести себя хорошо. Еда стояла на столе в термосах, общение же заменял телевизор.

Никита был разумным ребенком и понимал, что мама работает и не может постоянно находиться с ним дома, но ему отчаянно хотелось этого. Однажды, скучая, он стоял у окна и вдруг увидел ее. Бирюзовое пальто, такая же беретка, походка и маленькая серая сумочка в тон изящным ботинкам. Никита так обрадовался, что тут же подбежал к двери и прилип к глазку. Мальчик был уверен: мать отпросилась с работы, и теперь они вместе будут есть на кухне суп. Но время шло, а она не появлялась. Так Никита и простоял на табурете до самого вечера, рыдая и размазывая слезы по щекам. Ему казалось, что произошло несчастье: ведь только поэтому мама могла не прийти домой.

Вечером он долго еще не мог понять, что ошибся, хотя мама и уверяла сына в этом: слишком большим было сходство. Наваждение долго преследовало Никиту, пока однажды он не увидел случайно ту же самую женщину. Она и вблизи оказалась очень похожа на мать, вот только глаза у нее были безразличные и холодные. Скользнув взглядом по Никитке, гулявшему во дворе, женщина пошла дальше, а мальчик еще долго стоял, открыв рот и глядя ей вслед.

Эльза для Никиты была символом покоя и уюта. Он панически боялся потерять ее, не обнаружить дома или не дождаться, как когда-то не дождался свою мать. Страх подспудно жил в нем, и Никита, хотя старательно не признавался себе, эгоистично стремился не делить любовь к нему Эльзы ни с кем. Даже с собственным ребенком. Сейчас мысль об этом обожгла его, и ему стало стыдно.