Все совпаденья не случайны
Шрифт:
– Майор Лямзин, Московский уголовный розыск. Я расследую дело об исчезновении жены Никиты Лаврова. В тот день, когда она пропала, именно вы принесли в офис Никиты конверт с фотографией и запиской, в которой говорилось, где можно отыскать Эльзу. Но по указанному адресу ее не оказалось, и с тех пор женщина больше нигде не появлялась.
– А я здесь при чем? – нахохлился Калемков, натягивая по самую шею одеяло. – Может, жена сбежала.
– Может. Но я обязан расследовать все обстоятельства дела, а именно вы принесли записку, где указывалось обратное.
– Ничего
– По свидетельству очевидцев, пьяны вы не были, так что не надо наговаривать на себя.
Калемков угрюмо молчал, явно не собираясь продолжать разговор.
– Ну, хорошо, – вздохнул Эдуард Петрович, – давайте попробуем так: вы поможете мне, а я помогу вам. Просите, чего хотите.
В глазах Калемкова вспыхнула безумная надежда. Лицо его стало беззащитным и ясным, как у младенца, он мечтательно уставился вдаль, а потом робко взглянул на Лямзина и тихо спросил:
– Найдете мне мою Аню? Очень хочу посмотреть на нее.
– Сделаю все, что смогу, – с готовностью отозвался Лямзин. – Давайте я запишу все, что вам известно о ней.
Майор быстро записывал все, что говорил Калемков, в блокнот и с тревогой поглядывал на больного. Лицо Ивана Ивановича побледнело, на лбу выступила испарина, а глаза лихорадочно заблестели.
– Идите уже, – нависла над Лямзиным медсестра, – пациенту укол делать пора. И утомили вы его. Разве не видите?
– Да-да, сейчас, – отозвался Лямзин, пряча блокнот в карман. – Кстати, Иван Иваныч, когда я найду Анну, мне встретиться с ней и рассказать о вас? Может быть, дать адрес, чтобы она навестила вас в больнице?
– Ни в коем случае! – встрепенулся Калемков. – Вы только найдите, а дальше я все должен сделать сам.
Глава 13
В минуты смертельной опасности даже самые закоренелые атеисты вспоминают о Боге, и Эльза не стала исключением. Не то, чтобы она совсем не верила в Бога, нет. Она изредка ходила в церковь, стояла перед иконами, зажигала свечи, но слишком набожной никогда не была. Сейчас, когда отчаяние охватило ее, ноги сами собой подогнулись, и она, упав на колени, истово перекрестилась.
«Господи, я больше не выдержу, прости меня…»
Эльза молилась о нерожденном младенце, о Никите, говорила о своей любви к нему; просила прощения за то, что предала свое дитя, поставив любовь к мужу выше самого воплощения земной любви – рождения ребенка; умоляла о милости за собственное безволие и слабость; раскаивалась в редких минутах жестокости, равнодушия и эгоизма. Она хладнокровно препарировала себя, вспоминая малейшие свои грехи…
Слезы застилали ей глаза, горло саднило от сдерживаемых рыданий, ноги и спину от долгого стояния на холодном полу сводило судорогой, но Эльза ни на что не обращала внимания.
В какой-то момент на душе у нее просветлело, и всю ее словно окутало мягким теплом. Ощущение заботы и любви было таким сильным, какое бывает только в детстве, когда еще веришь в чудеса, когда каждый новый день начинается с праздника,
Светлые слезы радости хлынули из глаз Эльзы.
С колен она встала другим человеком.
– Дамы и господа, посмотрите направо, посмотрите налево – мы проезжаем по территории реликтового леса, где папоротники, лианы и деревья соревнуются друг с другом в скорости роста, – голосом экскурсовода вещал Лямзин. – Причем лианы с деревьями общаются довольно тесно, даже, я бы сказал, весьма плотно. Обвившись вокруг ствола, они впиваются в него маленькими цепкими присосками и пьют сок. И так день за днем, месяц за месяцем, год за годом, пока от дерева не остается трухлявый сухой ствол. Как сказал кто-то из классиков: «Ядовитым плющом молодая жена обовьет стареющего мужа, а тот и зачахнет». Кстати, кто это сказал, не помнишь?
– Может быть, Шекспир? Но там, кажется, было немного иначе: «…лиана гибкая плюща корявые кольцует пальцы вяза…»
Лямзин резко притормозил, съехал на обочину и, повернувшись, уставился на Таисию.
– Что? – испугалась та. – Что-нибудь случилось?
– Хочу запомнить это мгновение, – притворно вздохнул Лямзин. – Девушка, с лету цитирующая Шекспира, – такое чего-то да стоит.
– А, брось ты, – отмахнулась от него Таисия. – Просто у меня память хорошая, а недавно я постановку смотрела, вот и запало.
– Жаль, что мне ничего не западает, – вздохнул Эдуард, заводя мотор и трогаясь. – Я туда запихиваю, запихиваю, а оно – никак. Но мне кажется, еще какие-то стихи были. Может, у Пушкина? Про то, что жениться на молодой вредно для здоровья, потому как все соки высосет, и могучий дуб зачахнет.
– Бедная, она ж после этого тоже умрет… – покачала головой Таисия, провожая взглядом сухой ствол дерева, с обвитой вокруг него еще зеленой, но начинающей увядать лианой.
– Куда там, – хмыкнул Лямзин, – она на новое дерево перекинется.
– Кто, лиана?
– Девушка!
– А чего ты вдруг неравными браками озаботился? – с подозрением уставилась на него Таисия.
– Да так. С подопечным своим побеседовал, про жизнь его узнал, вот и пробило. Жил, жил себе мужик, горя не знал. Даже очень неплохо жил, между прочим. Потом угораздило его влюбиться. Развелся с женой, женился на молоденькой, а та его обобрала. И он бомжевать отправился. Ну вот где в жизни справедливость, а?
– Помедленнее, пожалуйста, я записываю.
– Несерьезная ты женщина, Таисия, все бы тебе только хихикать, – огрызнулся Лямзин. – На твоем месте я бы действительно конспектировал. Не каждый день услышишь, как Великий Гуру говорит.
Таисия посмотрела на старательно сохраняемое Лямзиным серьезное выражение лица и хихикнула:
– Тебе карандашик с листиком бумаги дать? Я даже подержать могу, чтоб тебе удобней было писать.
– Нет, ну вы подумайте: и это называется старательная ученица! – огорчился Лямзин. – У тебя что по логике было?