Всё так (сборник)
Шрифт:
Мой муж сказал, что это последнее дело – заполнять свою жизнь чужими грехами. Мне не в чем каяться, понимаешь? Ты выбрала это, я выбрала другое. Всё. Вопрос закрыт. Десять лет назад я была такой же дурой, как ты. Но мой муж сказал мне, что теперь я буду умной.
У нас нет для тебя денег. И я не буду вписывать никого в свое завещание. Надо уметь останавливаться. Особенно в безумии.
Когда Руслан приехал ко мне, он сказал: «Слава, на фига ты так гонишь?» А я сказала ему: «Ну, вам же это нравится. У вас же рефлекс спасателя. Вы же любите
Он сказал мне, что я толстая сволочь. И мой муж, он тоже мне так сказал. Мы уже были знакомы тогда.
Я перестала тебе писать. А ты – нет. Ну? В чем я не права?
Иметь шалую мать-подружку-предательницу с экзотическими причудами где-то очень за границей – вам же всем это нравилось. Ну не я ли была темой номер один, когда вам не о чем было поговорить? Ну?
И я не плачу в подушку. Я очень занята для того, чтобы плакать в подушку. Миллионы людей не воспитывают своих детей и ничего при этом не чувствуют. Многие из них считаются не просто приличными – они считаются талантливыми, продвинутыми и авторитетными. И Нобелевские лауреаты среди них тоже есть.
Вы мне надоели. Мой муж сказал, что вы мне давно должны были надоесть. Он удивлен, что я так долго терпела приписанный мне статус подлючьего фокусника.
8 сентября
– Она хоть страшная как моя жизнь? – спросила Люся-олигарх.
– И Гвидо тоже никакого не было? – спросила Инна, отложив на время свадьбы подъем регионов.
– А Руслан ее наверняка тогда трахнул, – вздохнула Марина. – Тварища.
*
Мне бы хотелось, чтобы кто-нибудь квалифицированно объяснил мне, что Слава не права. Мне бы хотелось, чтобы ее тронную речь кто-нибудь добрый и умный разобрал на тезисы и свел к нулю. Мне бы хотелось, чтобы во рту не было этого кислого привкуса.
Мне бы хотелось закрыть двери. Забить их наглухо и уйти.
И еще мне бы хотелось с ней помириться.
С ней. Со Славой.
*
– Я грустный, – говорит Миша. – Я очень грустный. Мне детей жалко. Особенно всех.
*
А Тома не приезжала осуждать Славу. Они лично не знакомы, и вообще. Тома – философ, специалист по концепциям апокалипсиса в домодерной Европе. Она хорошо разбирается в концах света. Поэтому риелтор. Она говорит, что дом – это первое и последнее убежище человека. Она говорит, что еще есть кровь. И кровь – такая же архаика, как и дом. Но дом, кажется, старше, важнее и архетипичнее. Даже если этот дом просто пещера или, например, квартира.
Я потом додумаю эту мысль, а пока удивляюсь. Тома сидит у нас на кухне и больше не седая. И не принципиальная.
– Может быть, на этой свадьбе я встречу своего человека? – спрашивает она.
– Двадцати двух-четырех лет? Ты хочешь такого маленького своего человека? – удивляюсь я.
– Теперь, когда я цвета баклажана, почему бы и нет?
– А в городе бабушки Милы баклажаны называют синенькими…
– Нет,
В этом месте надо плакать, но мы смеемся.
9 сентября, раннее утро
А мы все время смеемся, когда надо плакать. Кто-то сказал нам, что слезы – это стыдная слабость. И наши враги не должны ее видеть. Мы всегда живем с оглядкой на врагов. Хотя со многими из них мы даже не знакомы.
Враги – тоже метафора. Фигура речи. Лучше думать, что кругом враги, чем знать, что кругом пусто.
Получается, что, кроме невидимых и, наверное, несуществующих врагов, мы никому не нужны.
Спрашивается: зачем тогда смеемся, если хочется плакать?
А Сережа спит.
Предатель.
9 сентября, утро
И я тоже буду… А проснусь через девять дней на десятый, и все уже будет в порядке. А семнадцатого все будут подбегать к этому предателю и спрашивать: «Ой, а где же наша Наташенька (она же Толик, она же Изя)?» А он будет говорить: «Спит, спит себе, знаете ли, и плевать хотела…»
И ему будет стыдно и грустно. Как сейчас мне.
*
Выясняется, что Гоша, брат Андрюши, на свадьбе пить не будет, потому что ему за руль и в отпуск. У него бархатный сезон. Поэтому банкет лучше перенести.
Еще выясняется, что у Вовки, который считается моим биологическим отцом, на семнадцатое намечены встречи с избирателями и с телекамерами. У него, оказывается, старт кампании. И нам должно быть лестно запустить его избирателей в ресторан. Но хочется почему-то запустить не избирателей, а тяжелый предмет, и не в ресторан, а прямо в голову. Вовке в голову.
Еще из крупных проблем – неожиданно запивший тамада, «моей-маме-нечего-надеть», дождь в прогнозе погоды и вопрос Кати: «А что делают люди после свадьбы?»
*
А из хорошего – смирение.
Мы неожиданно привыкли, что Катя теперь всегда будет сначала женой, а потом, может быть, дочерью.
– Я не люблю жареную картошку, порезанную кубиками, – говорит Сережа. – Пусть теперь Андрюша думает, как сказать ей об этом.
– А вдруг он как раз любит?
– Кубиками? Извращенец!
Не остро, не остро, не остро. Я ищу в себе дыры и пропасти, в которые так сладко падала все это время, и не нахожу. Не остро. И кое-где даже растет трава.
9 сентября, день
– Ваш сын укусил Макара, – строго говорит учительница.
– За что? – спрашиваю я.
– А это имеет значение? – удивляется она. – Ну, за руку. Можно подумать, если бы он укусил Макара за ногу, это бы меняло дело…
Я киваю. Не меняло бы, конечно.
Но вопрос не в месте нанесенных увечий, а в причине. У человека могут быть причины, по которым он превращается в собаку. Деньги, например, могут быть причиной. Или другие травмирующие обстоятельства.