Все волки Канорры
Шрифт:
— Полагаю, я спрашиваю о первом, но подразумеваю второе.
— Хотя бы честно — этого у тебя всегда было не отнять. Вот тогда ты и спросил: это взаправду?
— А ты?
— А я сказал — думаю, да. И в тебе что-то сломалось.
— Я сразу предположил второе.
— Ты решил, что вместе мы — зло. И я пикнуть не успел, как ты запер меня. А потом появились Эгон и Тристан. Бедняги. Несмотря на то, что ты приставил их сторожить меня, я всегда жалел этих бедолаг.
— Боюсь
— А тебе не приходило в голову, что ты и их обрек на вечное заточение?
Зелг взялся ладонями за голову.
— Они ничего такого не говорили.
— Они преданы тебе. Так же, как был бы предан и я, если бы у нас сложилось.
— Представляю, как ты меня ненавидел.
— Конечно, ненавидел, куда ж без этого. А ты поставь себя на мое место. Ты бы не ненавидел? Но это потом, позже. А сперва я чуть не свихнулся, потом много плакал, потом звал тебя — хотел объясниться. Ну а потом, да, созрела ненависть. Это, знаешь ли, вино долгой выдержки.
— Я скажу «прости» и это будет искренне, но ничего не исправит, — Зелг вздохнул. — Какое уж тут прости. Даже не знаю, чем бы я ответил на это «прости». Наверное, негодованием, или презрением.
— Мне можешь не рассказывать, — хмыкнул Спящий. — За эти годы я выучил каждый темный закоулок твоей души.
— Ты же спал.
— Сны — странная штука.
— И что нам теперь делать?
— Не знаю, — признался Спящий. — Я столько лет вынашивал планы, один коварнее другого. Столько мечтал о мести. Продумывал каждое гневное едкое слово, которое брошу в твое удивленное и испуганное лицо. Мне снилась твое поражение; мне снилось, как я заключаю тебя в подземную темницу, и это было единственным счастьем, которое я знал. Как теперь от всего этого отказаться — рра-з и готово — это ведь мое единственное достояние.
— Нет, — Зелг даже руками замахал в негодовании. — Ты — часть меня, а мое достояние совсем другое. У нас есть Кассария со всеми нашими друзьями и подданными, Думгар, Такангор, Юлейн, Бумсик с Хрюмсиком, Мумеза с Наморой…
— Не забудь про Карлюзу с Мардамоном, — ворчливо сказал Спящий. — И не забудь, что Кассарию ты прошляпил самым постыдным образом.
Зелг хотел было возразить в том смысле, что кто же в этом виноват, но не посмел.
— Балахульдой вот еще прибарахлились, неизвестно, как избавляться будем, и адским филиалом, как будто нам и без них хлопот не хватало, — продолжал скрипеть Спящий, но гнева в его голосе не было. А была… нежность? Любовь?
И еще Зелг понял, что Спящий все время повторяет «мы», «нам».
— Без тебя мне их не защитить, — сказал он торопливо. — И тебе без меня тоже. А если в этот раз как-то получится, то все равно не выйдет в следующий.
— Не агитируй, — буркнул Спящий, — раздражает; и потом, это я уже усвоил. И что предлагаешь?
— Мне Кассария, тебе Гон-Гилленхорм и встречи для души и по мере необходимости. У меня есть план, если ты согласишься, то будешь загружен
— Вот именно об этом я и мечтал все эти годы, — сказал Спящий. — Именно вот работы мне, по-твоему, не хватало, да? Что сказать — искуситель из тебя как из Думгара поплавок. Давай уже, выкладывай. А то этих мыслей даже мне не прочесть, скрытный ты мой.
* * *
Из старого браконьера получается хороший лесничий
Американская поговорка
Так и случилось, что на поле боя перед изумленным лордом Саразином стоял истинный повелитель Кассарии и Гон-Гилленхорма Зелг Галеас Окиралла да Кассар, возлюбивший свою тьму, примирившийся с нею и заключивший нерушимый союз на все времена.
В каком-то смысле он мало походил на всем знакомого Зелга; но также ничем не напоминал то странное существо, клубившееся на берегу Тутоссы. О, нет! Этот кассариец явно обрел себя и знал, кто он такой. Он сильно переменился, и внутренне, и внешне: в полтора раза выше, на косую сажень в плечах шире; от бурлящей в нем силы воздух вокруг гудел, дрожал и плавился, как бывает в пустыне в полуденный зной. Его череп вытянулся, уши прижались и заострились; лоб, надбровные дуги и переносица превратились в костяной щиток, переходящий в некое подобие драконьей морды; но лиловые глаза сверкали по-прежнему весело, и, заглянув в эту крохотную бездну, можно было смело утверждать, что это все тот же Зелг, ученый, романтик и пацифист. Но теперь он был не одинок. Теперь его защищал и поддерживал тот, совсем другой — жестокий, свирепый, безжалостный хозяин Гон-Гилленхорма. Лед и пламя, море и вулкан, но только объединившиеся во имя одной цели — вместе они составляли неодолимую силу, Зелга Кассарийского.
А за его спиной вырастали из красного тумана, всегда висящего в ущелье Адранги пятьдесят призрачных рыцарей, Волков Канорры.
Великие маги, древние пророки Каваны и кассарийские некроманты, прославившиеся в веках своим чародейским искусством; каноррские оборотни и демоны Преисподней; амарифские колдуны и шаманы Жаниваша, — как дорого дали бы все они за то, чтобы узнать, как Зелг да Кассар получил власть над ними. И за тысячелетия не отыскали бы верного ответа; ибо вопрос был задан неверно.
Кто оценит могущество крохотной слезинки, горькой и горячей, пролитой над неоплаканными, забытыми, безымянными душами? Она прожгла время и густую вязкую материю небытия и вызвала их из мрака забвения, спасла от невыносимого безнадежного ожидания и вечной неприкаянности. Впервые за долгие века кто-то плакал о них, о рыцарях, верных долгу и не уронивших свою честь; о покинутых своим владыкой на пороге между бессмертием и несуществованием; о забытых потомками, для которых они превратились всего лишь в часть истории, деталь пейзажа, когда даже упоминая о них, их никто не помнил, потому что это была легенда о Кантабане, Клотиссе и Тирнахе Турандаре, а не воинах, отдавших жизнь за чужую любовь. Трудно поверить, но Зелг первым и единственным воздал честь их верности и любви, первым скорбел об их смерти, первым вознегодовал о том, что их имена преданы забвению. И нуждающиеся в любви и благодарности, как никто другой, забытые и неприкаянные духи явились к нему, чтобы служить новому господину еще отважнее и преданнее, чем служили Кантабане. Ни одно колдовство в подлунном мире не может сработать сильнее, чем сострадание и милосердие, но чернокнижники еще не раскрыли эту тайну.