Все-все-все и Мураками

Рубина Катя

Митька сидел у компьютера в сетевой игре, и по его лицу, когда я вошла, было видно, что больше всего на свете ему не хочется отвечать ни на какие мои вопросы.

— Митя, мне сон в стихах приснился, очень странный.

— Мам, не сейчас…

— Митя, ты должен послушать и свое мнение высказать, мне это очень важно.

— Ты знаешь, мама, Менделеев специально феньку со сном придумал, для журналистов. Он сам говорил: «Я над таблицей двадцать лет сидел, а это все для прикола насочинял, про сон».

— Причем тут Менделеев, Митюша?

— Мам, подожди, тут злобные тролли меня сейчас замочат, пока ты со своими

снами!

— А если меня кто-нибудь злобный замочит, пока ты тут со своими играми? Ты можешь побыстрее с троллями разобраться и меня выслушать?

Митька отогнал какое-то чудище в бежевом камзоле, а другого — маленького, коренастого и в зеленом трико, — мечом стукнул по башке. Тот упал.

— Все в порядке? — спросила я.

— Ну, что там еще за стихи?

Я прочитала записанный стишок.

— Что скажешь?

— Детский сад какой-то.

— Это я и сама понимаю. Про смысл — что?

— Ангелы, звезды, суффиксы уменьшительно-ласкательные.

— Ты мне про суть скажи. Что тебе кажется?

— Грустный наивный стишок.

— Я не прошу тебя литературный разбор делать. Про что стих?

— Про смерть.

— Как ты думаешь, он конкретный?

— Что значит конкретный?

Мне не хотелось спрашивать Митьку впрямую: типа это про меня или как?

— Ну, имеет этот сон отношение конкретно к какому-либо лицу?

— Я думаю, что Менделеев действительно двадцать лет над таблицей корпел, а все остальное — чушь поросячья.

— Спасибо.

Я вышла из Митькиной комнаты. Все-таки и у него ощущение, как у меня. Я просто не так это сначала рассматривала. Уста младенца… Ужас какой-то. Что делать-то?

Кустикоff спал на диване. Уютно так свернулся колбаской. Миленький он у нас, в горошек, гладенький такой, тигристый, у-у-умный… Я разбудила его, взяла на руки, думаю: надо и ему прочитать. Конечно, он все не поймет, но хоть по энергетике-то. Буду читать и наблюдать за его реакцией. Прочитала. Мурлычет, потягивается. Стал лапы лизать. Еще раз прочитала, медленно, с выражением. Нет ника— кой ужасной реакции на энергетическом плане — шерсть не дыбится, устроился на мне, как на подушке. Ладно, не все, значит, так ужасно. Кот обязательно бы почувствовал. Они, кошки, такие — если бы что, он бы сразу.

Надо к девчонкам съездить, на И-ДЗИН раскинуть. Про сон я им пока не буду говорить, просто раскинем и посмотрим, что там получится. Не буду ничего про свой сон говорить, сто пудов. А то они подумают, что у меня точно типа крыша едет без мужика. Про Анжелку тоже не буду ничего пока.

Глава 9 Запад есть, восток есть

Подружки мои, Валька с Инесской, много лет держат восточную галерею.

Сначала потихоньку начинали, по-маленькому, а теперь уже по-большому развернулись.

Восток — дело жесткое, сразу много не укусишь. Теперь они открыли наконец большую галерею на Остоженке. И правильно сделали. Они вообще все правильно делают: восток — дело нужное. Они две сестренки, но — так прикольно! — совершенно не похожи друг на дружку. Разве что глазки общие и чуть-чуть — носики. Они в своей галерее «Взгляд на Восток» как раз сами и представляют восточную концепцию об Инь и Ян. Валька — Ян типичный, со всеми вытекающими отсюда послед— ствиями: и солнце, и румянец, и все как положено. Инесска — Инь, тоже представляете: лунность, утонченность

и нежная эдакая бледность. Валька такая ХА-ХА-ХА, а Инесска такая ХИ-ХИ-ХИ, в общем, очень хорошие девчонки, душевные. Галерея «Взгляд на Восток» их — ну просто засмотреться можно, просто восточная сказка, просто кум королю. Чего там только!..

И свитки, и вазочки, и кимоношки, и стульчики, и шкафчики, и веерочки, и все не как попало валяется, а расставлено ими по принципам фэн-шуй, или по другим, но тоже очень разумным принципам. Все лежит, стоит, находится так, что глаз радуется. Поэтому к ним много народу ходит: всем хочется если и не купить красоту, то хоть чуток к ней приобщиться. У них не просто галерея, у них типа клуб. Вот нужно тебе немного восточной красоты и мудрости почерпнуть, это — к ним. О душевности я уж и не говорю. Там можно за раз столько душевности получить! Одного захода недели на две хватает. Но тут, мне кажется, это уже наше местное, наш, так сказать менталитет. Мне трудно судить о душевности на Востоке — слишком мало я этот предмет знаю (не душевность, а Восток). А девчонки опять все правильно делают. Вот приходит человек в восточную гале— рею, и у него создается впечатление, что на Востоке — очень душевные люди. Хотя это может быть совсем и не так, это просто девчонки душевные, потому и Восток у них получается такой добрый.

Если что у меня вдруг — я к ним сразу. Во-первых, как я уже говорила, душевность, а во-вторых, по делу все скажут, все объяснят, мудрость-то на Востоке, сами знаете, какая.

Вот я, значит, ноги в руки и покатила на Остоженку. Опять по тому же маршруту, что с утра к тете Дези ездила. (Неужели это все сегодня было?) Я уже в окно не смотрела, народу много было, я больше все о сне, да и вообще вся в своих мыслях.

«Дялинь-брылюнь», — прозвенели висящие палочки у двери.

— Это я к вам пришла, ничего не принесла, просто в гости забрела, вот такие вот дела, — пропела я девчонкам, чтобы они сразу сориентировались. И по винтовой лестничке полезла на антресоль.

Валька с Инесской сидели на деревянных креслах за инкрустированным столиком — Валька в белой декольтированной кофточке с черными квадратными агатовыми бусами, сама — как персик прямо; Инесска в фиолетовом чумовом костюме, с аметистовым кулоном, во— лосы как смоль переливаются (интересно, как можно добиться такого блеска?) — пили чай из маленьких фарфоровых чашечек.

— Выплывают, расписные… — пропела мне Валька. — Привет, сто лет.

Они заулыбались (все-таки, какие они!), налили чаю из глиняного чайника с семью ручками в маленькую чашку с золотыми дракончиками, открыли серебряную коробочку с крупным сладким изюмом и лаковую шкатулку с даосами, в которой лежали мои любимые сушеные мандаринчики.

— Сливового винца будешь? — спросила Инесска.

Валя, не дожидаясь моего ответа, уже наливала вино в бокал. Я же говорила, душевность — это так приятно. Начали перетирать так-сяк за жизнь. Про дела, про искусство, про детей, вино хорошее, изюм — просто сахар, темы все самые животрепещущие…

Я им говорю:

— Девчонки, что-то сомнения меня гложут, что-то вроде надо на И-ДЗИН раскинуть, какие-то непонятки у меня.

Валя достала И-ДЗИН и монетки. Я всегда почему-то боюсь. Вдруг самая плохая комбинация? Хотя чему быть, того не миновать. Может, все сейчас прямо и прояснится.