Все застрелены. Крутая разборка. А доктор мертв
Шрифт:
Могильщик и Эд Гроб сидели за столом поодаль от плиты, их мундиры висели на спинках деревянных стульев. Черные, покрытые ворсом шляпы висели поверх шинелей на гвоздях на противоположной стене. Пот выступил у них на висках, пониже коротко остриженных курчавых волос и струился по темным, сосредоточенным лицам. Волосы Эда Гроба припорошены серой сединой. Справа на его виске — шрам в форме полумесяца, который оставил Могильщик, ударив его стволом своего пистолета, когда Эд Гроб превратился в берсерка, ослепнув после того, как ему плеснули кислотой в лицо. Это случилось более трех лет назад, тогда же сделали
Могильщик обгрыз хрящики с последней куриной ножки и бросил тонкие белые остатки на горку костей на своей тарелке.
— Готов спорить на бутылку, что у него сегодня ничего не получится, — сказал он, понизив голос.
Эд Гроб посмотрел на свои наручные часы.
— И спорить не стоит, — ответил он столь же тихо.
— Сейчас уже без пяти двенадцать, а она заканчивает в одиннадцать тридцать. Ты думаешь, она ждет его?
— Нет, но он-то думает, что ждет…
Они исподтишка взглянули на человека, сидевшею в углу возле плиты в старом деревянном кресле. Это был низенький лысый толстяк с круглым, черным, подвижным лицом прирожденного комедианта. Он был полностью одет для улицы, за исключением пальто. Он бросил на них умоляющий взгляд.
Это был мистер Луис, муж мамаши. Начиная с первого года, он каждую субботу встречал на следующей за 125-й улицей железнодорожной станции маленькую горячую темнокожую официанточку из кафетерия Фишера.
Но мамаша Луиза завела бульдога. Это была шестилетняя собака грязно-белого цвета с пастью настолько большой, что могла бы без труда проглотить взрослую кошку. Бульдог сидел прямо напротив сияющих туфель мистера Луиса и смотрел в его безнадежное лицо тяжелым немигающим взглядом. Его розовая пасть была широко открыта, словно он задыхался в густых испарениях, а красный язык свесился до самой груди. Перед ним на полу растеклось большое мокрое пятно от капающей слюны, словно он не желал ничего иного, как отведать жирного черного мяса мистера Луиса.
— Он хочет, чтобы мы помогли ему, — прошептал Эд Гроб.
— И дали бы собаке сожрать себя вместо него.
Мамаша Луиза посматривала на них от плиты, на которой она помешивала варево в кипящих котлах. Она была потолще мистера Луиса, но и повыше его. Одета она была в шерстяной купальный халат поверх старого платья из джерси, из-под которого выглядывал еще один слой шерстяного нижнего белья. Поверх купального халата она повязала черную шерстяную шаль, голова ее была защищена мужской касторовой шляпой с загнутыми вверх полями, а ноги она всунула в меховые охотничьи боты.
Она была «гичи», родившаяся и выросшая на самом юге Южной Калифорнии. Гичи — потомки беглых африканских рабов и индейцев из племени семинолы, живших в Каролине и Флориде. Ее родной язык был смесью африканских диалектов с языком семинолов, а на английском она говорила со странным, неопределенным акцентом, чем-то похожим на карканье
— О чем это вы, два палысмена, шептаетесь та серьезно? — спросила она подозрительно.
Потребовалось некоторое время, чтобы они оба поняли, что она сказала.
— Мы держим пари, — ответил Могильщик с невозмутимым видом.
— Нет, уже не держим, — возразил Эд Гроб.
— Вы палысмены, — сказала она ворчливо, — о том только и думаыти, чтоб своыми балшыми пыстолетами наделать дырок в головах у честных людей.
— Если они честные, то нет, — опроверг Могильщик.
— Не говори мне, — сказала она убежденно и скривила свои толстые чувственные губы. — Я сам видел сваыми глазами… Порете взрослых людей так, как будто они дети. Мыстер Луыс не одобряит это, — прибавила она, переводя хитрый взор с безнадежного лица мистера Луиса на роняющего слюни бульдога. — Ну-ка, мыстер Луыс, иды и покажы этим палысменам, как ты сейчас арыстуешь для них грабителя на поезде.
Мистер Луис благодарно посмотрел на нее и принялся подниматься на ноги. Бульдог встал и угрожающе заворчал. Мистер Луис плюхнулся обратно на свое кресло.
Мамаша Луиза перевела взгляд на детективов.
— Сегодня ночью мыстер Луыс не в настроении, — объяснила она. — Он хочыт остаться здесь и составыть мне кампаныю.
— Да, мы это заметили, — сказал Эд Гроб.
Мистер Луис со страстным желанием посмотрел на длинноствольные никелированные револьверы 38-го калибра, выглядывающие из кобур, висевших на плечах у обоих детективов.
Они услышали, как входная дверь в лавку открылась и с шумом захлопнулась. Раздались шаги. И затем пропитой голос позвал:
— Эй, мамаша Луиза, иди-ка сюда и дай мне горшок этого застывшего студня из требухи.
Она пошла, переваливаясь, сквозь занавешенную дверь, ведущую в лавку. Они услышали, как она открывает пятигаллоновую флягу и скребет по ее стенкам, а затем послышались протесты покупателя:
— Я же не просил у тебя жидкого варева. Я хочу застывшего студня.
И тут же ее ответ:
— Если ты хочышь есть студынь застывшим, выстави его наружу и остуды; сейчас такая холодина…
Могильщик сказал:
— Мамаша Луиза никак не может привыкнуть к этому северному климату.
— У нее достаточно жира, чтобы сохранять тепло даже на Северном полюсе, — ответил Эд Гроб.
— Беда в том, что там ее жир застынет.
Мистер Луис попросил жалостливым голосом:
— Пусть один из вас, джентльмены, застрелит его ради меня, — он быстро взглянул в направлении занавески на дверях и прибавил: — Я заплачу вам.
— Его так просто не убьешь, — торжественно ответил Эд Гроб.
— Пули только отскочат от его башки. — дополнил Могильщик.
Мамаша Луиза вернулась и подозрительно посмотрела на своего мужа. Затем она сказала детективам:
— Ваша машина разговаривает.
— Иду на связь, — сказал Могильщик, вставая на ноги прежде, чем успел договорить.
Он сунул руку в рукава мундира, сдернул шляпу с вешалки и прошел сквозь дверную занавеску, нащупывая на ходу второй рукав.
Бульдог перекатил свои розовые глаза на его удаляющуюся фигуру, а затем — на мамашу Луизу для дальнейших инструкций. Но она оставила его без внимания. Она жалобно разговаривала сама с собой: