Все застрелены. Крутая разборка. А доктор мертв
Шрифт:
Он был одет в светло-голубое кашемировое пальто с лацканами ручной вязки и накладными карманами. Пиджак скрывал черный шелковый шарф, обмотанный вокруг горла. На нем были брюки из темно-голубой фланели в тонкую белую полоску. Наряд завершали практически новые туфли из телячьей кожи.
У него было широкое, мягко очерченное лицо с квадратным, агрессивно выглядящим подбородком. Черная кожа ухожена массажем и кремами, а короткие курчавые снежно-белые волосы заботливо расчесаны. Выглядел он впечатляюще.
— Каспер
— Его оглушили ударом под левое ухо, — констатировал лейтенант Андерсон.
— Как, по-вашему, все это случилось? — спросил Могильщик.
— Выглядит так, словно Холмс ограблен, но всего остального пока себе не представляю, — сказал Андерсон.
— Ну а вон тот парнишка у двери, должно быть, выбежал из бара посмотреть, как летают пули, — пошутил Хаггерти, развлекаясь своим собственным юмором.
— Одну он не заметил, — добавил белый коп, ухмыляясь.
Андерсон взглядом стер его ухмылку.
— Кто этот человек с пистолетом? — спросил Эд Гроб.
— Мы еще не опознали его, — сказал Андерсон. — Не стали переворачивать тело. Ждем бригаду из отдела по расследованию убийств.
— Что говорят свидетели?
— Свидетели?
— Кто-то в баре должен был видеть, как все произошло.
— Да, но мы не рассчитываем, что кто-нибудь из них признается, — сказал лейтенант Андерсон. — Ты ведь знаешь, как бывает, когда убит белый человек. Никто не хочет быть замешанным. Я вызвал фургон и собираюсь забрать их всех.
— Позвольте мне сперва с ними побеседовать, — сказал Эд Гроб.
— О’кей, попытайся.
Эд Гроб двинулся ко входу в бар, который охранял белый патрульный.
Могильщик вопросительно смотрел на белого мужчину в гражданском, который протиснулся в круг полицейских, стоящих вокруг неподвижной фигуры на асфальте.
— Это мистер Зазули, — объяснил лейтенант Андерсон. — Он оказался тут сразу же после перестрелки и позвонил в участок.
— Что он видел? — спросил Могильщик.
— Когда я подоспел сюда, все разбегались, — сказал мистер Зазули, быстро мигая глазами, увеличенными толстыми линзами очков в роговой оправе. — Два человека лежали прямо тут же, где вы их видите, и вокруг ни признака полиции.
— Он бухгалтер в Блюминстайне, — пояснил лейтенант Андерсон.
— Он слышал выстрелы?
— Конечно, я слышал выстрелы. Это звучало как Вторая мировая война. И ни одного полицейского в помине, — круглое лицо мистера Зазули выглядывало из мохерового шарфа с выражением крайнего возмущения. — Где же была полиция, я спрашиваю вас?
Могильщик казался смущенным.
Никто не ответил мистеру Зазули.
— Я собираюсь написать жалобу, — добавил свидетель.
В это время из темноты раздался пронзительный звук сирены.
— Прибыла «скорая», — с облегчением
Красный глаз санитарного фургончика приближался к ним по 125-й улице со стороны Ленокс-авеню.
Могильщик прямо обратился к мистеру Зазули:
— И это все, что вы видели?
— Что ты хочешь, чтобы он увидел? — ухмыльнулся Хаггерти. — Взгляни на его стекла.
«Скорая» остановилась возле патрульной машины, и полицейские стояли молча, пока врач осматривал пострадавшего.
— Можете вы дать ему что-нибудь, чтобы он пришел в себя? — спросил лейтенант Андерсон.
— Что дать ему? — переспросил врач.
— Ладно, оставим… Когда он будет в состоянии говорить?
— Выражайтесь осторожнее, инспектор. Возможно, он в сознании.
— Я вижу, вы собираетесь быстро преуспеть, — прокомментировал Андерсон.
Никто больше не проронил ни слова до тех пор, пока носилки с Каспером Холмсом не задвинули в фургон и «скорая» двинулась с места.
Андерсон взглянул на свои часы.
— Люди из Хомисайда уже должны быть здесь, — сказал он озабоченно.
— При такой погоде трупы не протухнут, — заметил Хаггерти, поднимая воротник пальто и поворачиваясь спиной к ледяному с моросью ветру.
— Пойду посмотрю, как там Эд управляется, — сказал Могильщик и неспешно двинулся ко входу в «Париж-бар».
Когда Эд Гроб вошел в «Париж-бар», никто даже не взглянул в его сторону.
Это была длинная узкая комната с баром, тянувшимся на всю левую ее сторону и занимающим половину пространства. Посетители сидели на стульях у стойки или стояли; столов здесь не было.
Обычно в субботнюю ночь здесь собирались толпы молодых людей, разодетых как павлины, в ярких разноцветных шапках — голубых и серебряных, золотых и пурпурных, нахлобученных поверх набриолиненных волос, только что уложенных парикмахером, берущим по семь долларов за укладку. И большие, сильные, грубого вида мужчины, восхищающиеся ими. Но ни одной женщины в зале не было.
Эд Гроб не был моралистом. Но их сплоченное недоброжелательство ко всем посторонним действовало ему на нервы.
— А ну-ка прекратить все разговоры, — загремел он от входа.
Никто не вымолвил ни слова.
Все до единого человека уставились в свои стаканы так, словно участвовали в состязании на звание лучшей из трех мудрых обезьян: ничего не видеть, ничего не слышать, ничего не говорить. Состязание проходило в мертвой тишине.
Три бармена протирали стаканы с таким отсутствием усердия и тщательности, что могло бы грозить им всем занесением в черный список союза барменов.
Эд Гроб начал раздувать жабры. Его взгляд угрожающе скользил по лицам посетителей бара, отыскивая кандидата, с которого лучше всего начать. Но все они одинаково замерли в молчании.