Все женщины — химеры
Шрифт:
Они переглянулись, Синенко сказал поспешно:
— Нет-нет, с нашей стороны это было бы нечестно!
— Мы вас забрали из дома, — сказала Мариэтта, — мы и отвезем.
— Не буду отбиваться, — сказал я. — Можете даже отнести.
— Отнести?
— В паланкине, — объяснил я. — Со шторами из китайского шелка. Скромный я, понимаете ли.
Синенко сказал торопливо:
— Пару минут, хорошо? Я доложусь по всей форме, скажу о результатах… думаю, руководство не станет вас задерживать.
— И отнесете на
Он сказал Мариэтте с неохотой:
— Сама понимаешь… К сожалению, прямых улик нет.
Мариэтта ответила со вздохом:
— А как бы хотелось… Сама бы удушила!
— Я солидарен с мнением вашего руководства, — сообщил я. — Оно у вас мудрое. Почти как я. Жду. Но не долго.
Я сам чувствовал, что разговариваю с ними все увереннее. И не только потому, что сами позволяют и даже подталкивают своей неуверенностью и непониманием как со мной держаться: как с удачливым олухом или же с хитрой замаскированной бестией?
Нет, это я сам потихоньку хамею или наглею, но в самом деле чувствую в себе нечто, что позволяет в будущем уже не трястись, что мне на ногу наступят или сам кому наступлю. Вот когда прижимает к стене, то стреляю сразу, все-таки лучше я, чем меня… А подрожу и попереживаю потом. Хотя теперь уже и дрожу меньше, и переживаю как бы больше потому, что так надо, раз уж я одухотворенная натура…
Синенко вышел распаренный и вроде бы даже вздрюченный, посмотрел волком, Мариэтта бросилась к нему, пошептались, она тоже чуть сникла, явно новости так себе.
— Ладно, — сказал я, — поеду, мне пора.
Она сказала со вздохом:
— Я отвезу тебя. Не спорь, это указание моего начальства.
Я развел руками.
— Если начальства, то кто мы, чтобы спорить с руководством? Мне понравилось кататься в полицейской машине. Я сяду за руль? А то ты какая-то не совсем такая…
— Еще чего, — огрызнулась она зло, — тебе только инвалидные коляски водить. Пойдем, а то выглянет, еще и разорется.
— Поспешим, — согласился я. — Кофе взять в дорогу? Впрочем, у меня кофе лучше. Если хорошо попросишь, угощу. Хоть ты и представитель угнетаемого класса. Охраняешь сатрапов и все такое.
Она фыркнула:
— Не боишься такое говорить вслух?
— А что такого? — спросил я. — Я за сатрапов! Всегда голосовал и буду голосовать. Демократы доведут до беды. Будущее за справедливой сатрапией!
Она сказала кисло:
— Иди, иди…
На улице Мариэтта зашла вперед и отворила для меня дверцу на переднее сиденье справа. В морду я бить не стал, не то время, только посмотрел с укором, но она не поняла, все-таки дитя этого мира и этого времени.
— У меня хороший кофе, — заверил я. — Главное, крепкий и сладкий. А все остальное от лукавого.
Она не ответила, лицо сосредоточенное, брови сдвинуты, а глаза смотрят зло
В доме чисто, пол и стены отмыты до блеска, только что дыры от пуль никто не заделывал, требуется мое решение, как поступить и что делать. Но мне главное, трупы убрали, иначе даже не знаю, что бы с ними потом делал, перекинув в лабораторию Рундельштотта в отсутствие хозяина.
Мариэтта вошла по-хозяйски, теперь женщины ведут себя везде как хозяева жизни, отыгрываясь на нас, как негры на белых в Америке за годы рабства и подневольной жизни.
Вспыхнул побитый пулями экран, Аня Межелайтис посмотрела на меня, на мою гостью, поинтересовалась нейтральным голосом:
— Ужин на двоих?.. При свечах или как?
— А у нас есть свечи? — удивился я. — Не дури. Простой ужин без выпендренов. Со мной не женщина, а полицейский. Она и тебя может арестовать за что-нибудь.
— За что? — спросила Аня.
— Найдет, — заверил я. — Она же власть.
Мариэтта поморщилась.
— И у тебя Межелайтис?.. К кому ни зайди… Почему вы, мужчины, такие разные, часто даже умные и талантливые, а в этом деле все убого одинаковы?
Я подумал, пожал плечами.
— Может быть, потому, что в этом деле не стоит искать чего-то нового?..
— В каком?
— В женском, — пояснил я.
— А для вас женщина начинается только от пояса? — спросила она, не уточняя о какой половине идет речь, надо быть сумасшедшим инопланетянином, чтобы уточнять такое. — А мы еще и разговаривать умеем!
— Обожаю сарказм, — ответил я. — Это как острый соус на хорошо прожаренном бифштексе.
— Любишь хорошо прожаренный?
— Ого!
— И жаришь сам?
— Люблю жарить, — сказал я откровенно. — Но без всяких штучек. Я человек простой. Сложности в таком простом деле оставляю закомплексованным интеллигентам.
— Какой ты разносторонний, — похвалила она.
— Это точно, — ответил я скромно.
— Когда надо, — уточнила она, — эстет, в другом случае — простой мужик, в третьем — хладнокровный стрелок…
Она сделала паузу, но я сделал вид, что не слышу, а выбираю блюда, хотя Аня уже включила кухонный комбайн и жарит, варит и печет сразу в трех отделениях.
Мариэтта села на диван перед телевизором точно на то место, где обычно сижу я, там продавлена ямка моей жопой, повела рукой, экран тут же засветился новостями в десятках окошек.
Я буркнул ревниво:
— Даешь… Я думал, слушается только меня.
— Мы полиция, — ответила она с достоинством. — Мы почти имеем право.
— Ой, — сказал я опасливо, — а на что еще почти имеешь?
— Сюрприз, — сказала она, не поворачивая головы. — Кто тебе такую программу составлял? Один футбол и голые женщины… Как не стыдно за такое однообразие?