Всё зло земное
Шрифт:
В потёмках Иван собрал шёлковые порты, крепкие сапоги, вытащил из-под сундука сушёный горох да ржаные горбушки. В старую рубаху нянюшкиными руками зашито было тридцать три червонца. Три червонца взял Иван, тридцать оставил там же. Свечу в котомку уложил, огниво [39] , иглу с ниткой. Чего ещё ему надо? Коня бы нового хорошо – жаль Сметка уводить в болота, – да разве царица доброго коня взять позволит? На хлеб да на серебро посулённое Иван не надеялся. Хлеб, может, и даст, да отравленный. Серебром, поди, одарит, да оморочным.
39
Огниво – кусок камня, железа или стали для высекания
Сел на лавку, глядя, как за окном пляшут тёмные огоньки. Пляшут, дразнят: то ближе подлетят, то к стволам их отнесёт ветром, заплутают в сухих травах. Так и сидел царевич до самой зорьки, а как разлилась по небу алая малина, надел кафтан, закинул за плечи мешок и пошёл на Серебряный двор – изукрашенный, широкий, с коньками крыш, с расписными ставнями. А там уж целая толпа челяди, и ворота открыты, а за ними люда видимо-невидимо: и девок, и бабок, и мужиков посадских. Но ни батюшки с царицей, ни братьев ещё не было. Зато из толпы уж вовсю раздавалось:
– Гляди, старший явился! Чудной который.
– Чудной, да ловкий. Пищаль [40] , говорят, чужеземную разобрал, а потом свою сумел сработать.
– Не сумел бы, коли батюшка б не заставил.
– На торжище не ходит, с девками не гуляет – как есть чудной!
– Куда ему с девками гулять. О книжках да о пищалях только и думает.
– А батюшка-то в нём всё равно души не чает.
– Холодный он, неживой будто. Ровно для Тени владыкой стать народился…
40
Пищаль – огнестрельное оружие на Руси.
– Да что вы на сына царского, как не совестно языками молоть! Забыли, как посла-то рыжего спровадил, отвадил от нас иго ихнее?
– Эй, Ванюшка! Что тебе на царском дворе? Приходи ко мне, обогрею.
– Молчи, девка! Срамота какая!
– Рыбная слободка, изба окнами на косогор! Ждать буду, Ваня!
Иван оглядел площадь, торг на горе, дальний лес, березняк под самой стеной дворцовой. Небось нескоро теперь придётся это увидеть. Может, и вовсе никогда. А он и тосковать не станет. Отправится себе, куда глаза глядят. Одна память его тут держит да заветное окно. Память, впрочем, всегда с собой, а окошко то в сердце столько будет светить, сколько сердцу биться.
Обернулся на тяжёлые дворцовые двери – а там как раз братья выходят, ступают по парчовым коврам сафьяновыми сапогами, какие простому люду только на лавку поставить полюбоваться. У среднего – можжевеловый лук, гнутый, крепкий. У младшего – осиновый, гладкий, ладный. У Ивана был лук берёзовый, лучшим умельцем выструганный.
– Доброго дня тебе, брат, – степенно поздоровался Ратибор.
– Здоров будь, братец, – бросил Драгомир.
– Хорошо ли спали, дети мои? – спросила царица, появляясь на крыльце в синем платно [41] , бархатном, что ночь, с серебряной пряжкой-месяцем. Белые руки из рукавов выглядывают, что звёзды из туч. Глаза сверкают. Стан – пальцами обхватишь, ещё останется. Весь народ умолк, только бабы закрестились да мужики рты поразевали. Царица тем временем оглядела толпу, приветливо улыбнулась: – Ясного вам дня, люди добрые. Благодарствую, что пришли сыновьям моим доброго сватовства пожелать.
41
Платно – особый торжественный наряд царей и цариц с широкими рукавами.
И те, кто царицу любил за щедрые её дары, и те, кто злобствовал втихомолку – змею, мол, царь на груди пригрел, – и те, кто заезжий был, купцы да путники, – все в тот миг души в ней не чаяли, одурманенные шёлковым взором, звонким голосом.
– Доброго здоровья матушке! Долгих дней! – раздалось из толпы.
Царица улыбнулась, приложила палец к губам, указала глазами на дворец – и отошла в тень, верная жена, царёва
– Быстро сказка сказывается, а дело быстрей делается, коли не лытать [42] от него. Благословляю вас, Иван, Ратибор, Драгомир, на сватовство. Берите луки да стреляйте: младший сначала, затем средний, а за ним старший. Нечего ни себя, ни людей добрых, ни нас с матушкой томить.
Зашумела толпа. Коротко поклонился и выстрелил Драгомир: ушла стрела выше бесцветных звёзд, просвистела в тучах – вздохнула царица – и опустилась на двор боярина Михайлы. Подняла стрелу Михайлова дочь, тихая Белослава.
42
Лытать – уклоняться.
Поклонился и выстрелил Ратибор: ушла стрела до самого неба, опереньем тронула облако – вздрогнула царица – и опустилась на двор купца Данилы. Подняла стрелу Данилова дочь, статная Велимира.
Поклонился и выстрелил Иван. Взмыла стрела к тучам, прошла насквозь, разметала в клочья. Царица покачнулась, прижала ладонь к щеке, будто ножом полоснули. Заструилась меж пальцев кровь; помчалась стрела, той кровью заговорённая, минуя купола да колокольни, луга да пашни, леса да рощи. Сколько текла кровь – столько летела стрела. Наконец Гнева отвела взгляд; упала стрела. Запуталась в осоке, затихла среди камышей.
…Ахнула на болоте Кощеева дочь. Тронула стрелу, вытянула алое пёрышко. Замерла, не веря. Ждала ни жива ни мертва, пока не затрещат подтопленные сучья, пока человечья нога не ступит на кочку. А ведь уж и надеяться перестала.
Кощей. Заря
За широким окном качалась луна, расколотая ветвями. Матушка говорила, луна одна что в Тени, что в Солони. Он же думал, что лун – тьма бессчётная: в каждой тёмной сказке, в каждой были, в каждой ночи – своя. Сидел в её свете, держа на коленях толстые книги. Стоило только раскрыть, как поднимались из переплётов белые птицы и синие всадники, вставали чёрные города и златые дали. Гремели Тенные грозы, шли годы – за сказками, за баснями, за тёмными вечерами. Матушкина ладонь закрывала книгу, матушкин голос звал почивать. Кощей поднимал голову от страниц – на ветках уж покачивалась заря.
Однажды взял книгу – а между листами харатьи [43] цветок вложен: алый, спелый, такой яркий, что смотреть больно. Растут разве такие в Тени? Кощей нахмурился, коснулся стебля.
– Возьми, – улыбнулась матушка.
Кощей взял несмело. Матушка обняла его. Держал Кощей цветок, вдыхал запах зреющего дождя, материных волос, алой сердцевины – и было ему хорошо, хорошо, хорошо…
Былое. Поле
Грохотали пищали, тонко свистела дудка. Шумели ратники, искры скакали по секирам и топорам. Иван и про секиры знал, и про топоры, и про пики; и про обушок [44] рассказать мог, и лук деревянный батюшка ему к трём годам выстругал. Только одно дело было с матушкой в горнице пищали потешные [45] перебирать, другое – в поле без конца и края очутиться, без матушки, без нянюшки, один батюшка рядом, но и он об Иване позабыл будто.
43
Харатья – название пергамента на Руси.
44
Обушок – разновидность булавы.
45
Потешки – название игрушек на Руси.