Всё зло земное
Шрифт:
За плечи крепко держал Елисей-наставник, Вышата-воевода изредка поглядывал, теребя бороду, а больше ни одного лица знакомого не было. Иван ёжился в свежей рубахе: неловко было в выбеленном полотне, натирало горло. Елисей крепче сжал плечо, шепнул строго:
– Не егози!
Иван замер послушно, наново оглядел поле. Тьма и тьма была на нём ратников: до самого леса. А может, и в лесу тоже шумели богатыри: ловкие, бородатые, при мечах да луках.
…А как славно с матушкой Иван в лес тот хаживали! Уж лучше б и теперь там гулял. Но батюшка решил на смотр с собой взять – значит, так и быть тому. Прекословить ему даже Вышата остерегался, куда уж нянькам да матушке.
Крикнул что-то батюшка, а через миг загрохотало,
Грозно колыхались знамёна, зычно отзывались ратники на батюшкины слова. Когда совсем рядом зарычали выстрелы, заискрился огонь по травяной кромке, Иван не утерпел, подбежал к батюшке, уткнулся лицом в парчовое корзно [46] .
– Ты чего это? – Батюшка едва губы разомкнул, сдвинул брови. – Ну-ка на место вернись!
Иван замотал головой, только крепче вцепился в пояс. Шум стоял, пыль столбом, страх брал от блеска пищалей, от выстрелов и огня. Голо было в поле, ни травинки, и холодно, хотя пекло солнце, и чувствовал себя Иван одним-одинёшенькой, хоть и стояла рядом ратников тьма тьмущая, и качались далеко ёлки, и вились под облаками дрозды.
46
Корзно – длинный, почти до пят, застёгивавшийся на правом плече плащ.
Батюшка подозвал яростно:
– Елисей!
Крепкие руки оторвали Ивана, отвели в сторону. Кто-то принялся усовещивать, леденцы совать. Навернулись слёзы. Домой бы, к матушке, к нянькам на печку, на лужок за дворцом…
– Не егози, Иван!
Звенела сталь, обнажали ратники мечи, блестели на солнце сабли. Батюшка вскочил на коня, понёсся между рядами. Тёмная туча успела пройти, прежде чем он вернулся. Спешился, улыбнулся холодно:
– Ну-ка, Иван, иди сюда!
Иван шагнул вперёд. Те же полки на поле стояли, только теперь не на батюшку – на него глядели. Сколько доспехов… Древки у секир как иглы торчат. И совсем не видно за шишаками [47] , за топорами лиц… У Ивана самого шишак деревянный то и дело скатывался на нос, давил на макушку. Как же они, ратники эти, в стальных шишаках стоят ровненько? Жарко ведь, тяжко, а хоть бы один шевельнулся!
47
Шишак – шлем с плавно вытянутым верхом.
Подвели тем временем смирную, богато убранную лошадь. Лоснилась шерсть, заплетены были и грива, и хвост. Батюшка подтянул подпругу, похлопал по седлу.
– Хорош!
Иван вспомнил, что лошадь матушка выбирала. Полегче стало на душе. Он доверчиво подошёл, ласково провёл ладонью, куда достал. Лошадь глянула умным глазом, совсем человечьим.
– Как её звать? – спросил Иван, забывая о тревогах.
– Его. Сметко это.
Батюшка подхватил Ивана – тот и понять ничего не успел. Мелькнула земля, мелькнуло небо, дрыгнул ногами в воздухе и очутился в седле. Вцепился в гриву.
– Ну, ну, ишь, как клещ впился. За поводья берись. Ногу сюда ставь.
Вовсе не такой высокой виделась лошадь, пока сам на земле стоял! А теперь словно отодвинулось поле, но небо-то осталось таким же далёким, и завис Иван меж землёй и
– Сгорбился ижицей [48] перед ратниками! Ну-ка выпрямись!
48
Ижица – буква старославянской азбуки.
А ратники шумели так, что поле ходуном ходило. Иван схватился за поводья, батюшка хлопнул Сметка по шее, тот пошёл вперёд.
– Ай! Не надо!
– Что не надо? Али реветь станешь?
Хотел крикнуть: сними, страшно! Захлебнулся ветром. Мухи и радуги полетели перед глазами, всё спуталось, а внутри заклубился, крепчая, страх. Обмер Иван, ничего не видел, только вышагивал Сметко, и копытный звон вместе с кровью стучал в ушах.
– На ратников-то глянь! Ты их царь будущий!
Полно поле было ратников, с которыми отправлялся батюшка на войну с Половечьем. Завтра на рассвете отправлялся – а нынче войска смотрел и его, царевича, впервые на коня сажал, показывал войску; так матушка сказывала с утра. Но Ивану казалось, что не на коне он, а в утлой лодочке, шевельнись – покачнётся лодка, и упадёшь в Дверь-Море, в котором утопленники да убитые плавают.
– Да подними голову-то!
Иван поднял. Ветер сдувал слёзы; сквозь пелену разглядел он стройные ряды, но вместо блеска кольчуг чудился рыбий блеск, и голоса сливались в густой гул.
Батюшка поднял руку, враз стихли ратники. На этот раз разобрал его слова Иван, хоть и не всё понял. Спрятаться хотелось или хоть съёжиться, но чувствовал: не простит батюшка. Держась за поводья, Иван проглотил слёзы.
– Защитники Озёр-Чащоб! Глядите на будущего правителя, сына моего, царевича Ивана! За него двинемся завтра в Половечье – за него и за всех детей наших! Не ищем крови, но справедливости ищем. Понесём с собой ярость, сокрушим всех, кто посмеет на пути встать!
У Ивана от батюшкиных слов ком вырос внутри, будто горсть ягод из ледника проглотил. Где-то заржали кони, и Сметко повёл головой. Застучали мечи о щиты. Сердце загрохотало, всё перевернулось, батюшка снова Сметка хлопнул по шее, тот пошёл шибче, побежал, и полетел Иван в тёмную тишину.
Глава 3. Батюшкина любимица
Батюшка явился угрюмый, тихий. Не всхлипнуло под ногой болото, не встрепенулся потревоженный кулик. Только солнечный луч, пробравшись сквозь еловые ветви, блеснул в венце.
– Здравствуй, зёрнышко. Услышал, что ты проснулась. Пришёл проведать.
Василиса, обмерев, едва спрятала стрелу в рогозе. Если заметит батюшка, тотчас всё прочтёт по сердцу, даром что лягушачье: мысли-то человечьи и страхи – девичьи.
– Сон дурной или разбудил кто?
Василиса повела влажной головой на короткой шее. Надо же: и не заметила, что кругом осень. Тонкие берёзы позолотили листву, покраснела ольха, высыпала по кочкам клюква.
Распустились осенние белокрыльники [49] .
49
Белокрыльник – трава с белыми цветами, растёт в болотах или по берегам рек.