Всегда говори «всегда» – 2

Устинова Татьяна Витальевна

– А почему мы не с папой ездием, а с дядей Володей? – Маша, похоже, уже забыла, что минуту назад ее больше всего волновало родство с Петькой.

– Ездим, а не ездием, – машинально поправила Ольга. – Потому что вам в школу, а папе на работу.

– Потому что у нас машин много, да?

– Идите уже!

Ольга проводила детей до двери. Нужно было начинать жить привычной жизнью…

– Я побежал. – Сергей вышел, вернулся, поцеловал ее и снова ушел.

* * *

Даше приснилось, что она маленькая и мама еще жива, поэтому из кухни несется аромат

оладий, варенья, свежезаваренного чая и слышится мамино пение – что-то грустное, про любовь, которая оказалась миражом и обманом…

Сон был таким реальным, что Дарья, проснувшись, не поняла – почему она одна в этой чужой стильной квартире, почему не пахнет оладьями и свежезаваренным чаем, почему не слышно маминого пения…

Даша села, с силой сжала виски, пытаясь прийти в себя.

Мама давно умерла. Слишком давно, чтобы помнить ее пение и оладьи, которые она пекла по утрам.

Гораздо лучше Дарья должна была запомнить беспробудное пьянство отца, запах перегара с утра, грязную посуду с засохшими хвостами селедки, бесконечных его собутыльников и безысходное чувство одиночества, которое зародилось у нее лет в двенадцать и продолжает грызть ее до сих пор…

Даша умылась, накрасилась – вызывающе ярко – и выбрала платье, в котором невозможно выглядеть несчастной и одинокой, – алое, с открытой спиной. И кофе сварила двойной – нужно стряхнуть наваждение сна, начать день бодрой, веселой и злой.

Ей необходима сейчас эта веселая злость. Как воздух необходима. Чтобы навсегда не завязнуть в своем одиночестве.

Напевая, она поехала на работу.

И в агентстве продолжала напевать – так понравилось ей состояние веселой, бодрящей злости.

Она перестала мурлыкать, только когда проходила мимо приоткрытой двери кабинета Кудряшовой и услышала обрывки разговора. Дарья остановилась, прислушалась.

– А сегодня вообще взял меня и бросил! – звенел голос Надежды, усиленный акустикой нового офиса, погрязшего в вечном ремонте.

Дарья проскользнула в кабинет Надежды и притаилась за стеллажом, разделявшим комнату пополам. Кудряшова ее не заметила.

– Да, бросил, я тебе говорю! Да нет, я не про то, упаси господь! – Надя поплевала через плечо и постучала по деревянной столешнице. – На работу один уехал, меня ждать не стал… Ну да, конечно! Еще чего! Я не ною, а просто обидно… А не у одного его! – Кудряшова опять постучала по столешнице, но теперь не костяшками пальцев, а кулаком, как начальница. – У меня тоже дел куча! Да, я вот сегодня с утра в транспорте давилась, уже все, сил нету никаких, а тут конь не валялся! И еще голландцев принимать…

С Громовой разговаривает, догадалась Дарья. Идти по тропе войны оказалось легко и интересно. Пусть для кого-то она неудачница, а для кого-то и вовсе пустое место. Это даже лучше, если пустое место… Ее не замечают, а она выждет и нанесет удар в самую уязвимую точку. Сильный удар. И тогда посмотрим, кто здесь пустое место. Она уже кое-что сделала для того, чтобы нанести удар. И еще сделает.

Кудряшова по-прежнему ее не замечала.

– Оль, да ты меня не слушаешь, что ли?..

Конечно, не слушает. А когда Громова кого-нибудь слушала, кроме себя? Разве что тогда, когда еще дурой в

ботах была и когда Дарья ее наставляла, жизни учила.

Научила на свою голову…

– Ну понятно, понятно… Ну ладно, пока. Пока, говорю!

Надя положила трубку и, наконец, заметила Дарью.

– Шикарно выглядишь, – усмехнулась Даша.

Наверное, Кудряшова поняла, что над ней издеваются, потому что резко выдернула из стола ящик и начала суетливо рыться в бумагах, изображая бурную деятельность.

* * *

Песков держал в руках короткоствольный автомат «узи» с глушителем и целился в Барышева. На стройке, на высоте пятого этажа шеф был прекрасной мишенью – пали, не хочу. Плохо только, что на нем каска – в лоб попасть шансов мало. Впрочем, пуля девятого калибра каску пробьет, как картон.

Песков затаил дыхание…

И чего он дергается, зараза, так часто? Прыгает по лесам, как сайгак. Вот хороший момент. Палец напрягся на спусковом крючке. Нужно бить на опережение, с расчетом на то, что Барышев в следующее мгновенье сделает шаг вперед. Но шеф вдруг замер на одном месте как вкопанный и заорал что-то рабочим, беззвучно открывая рот… Хорошо, что не выстрелил. Попал бы в прораба, который идет впереди Барышева, показывая объект.

Вот сейчас нужно пальнуть! Нет, попал бы в охранника, который с недовольным лицом преследует шефа по пятам, то и дело панически хватаясь за деревянные поручни лесов.

Вот если бы не было охранника и прораба…

Если бы Барышев один осматривал объект, ползая по лесам…

Но это все из области фантастики.

…Сергей, не подозревая, что он на мушке, шел за прорабом. Сроки поджимали, до сдачи объекта оставался всего месяц, а тут еще конь не валялся.

– В тех конструкциях жесткий метод крепления применяем, поэтому на каждый этаж не менее трех дней приходится. Но вы не волнуйтесь, нагоним, – объяснял прораб.

– Мне спешка тоже ни к чему, но сроки есть сроки. – Барышев посмотрел вниз. Там в машине остался Песков, сказал, что вчера спину сорвал на тренажерах, и на леса не полез.

Бледный охранник – очень уж он высоты боялся – опять затянул свою песню:

– Сергей Леонидович, ну сколько же можно… Ну нехорошо это, Сергей Леонидович… Ну объект со всех сторон открытый… Ну возвращайтесь вы в машину, Христом Богом прошу…

– Отстань, – засмеялся Барышев. – Вот привязался. Кому я нужен?! Андрей Валерьевич, – опять обратился он к прорабу, – а с цементом что?

– С цементом беда, Сергей Леонидович, – прораб озабоченно посмотрел на него. – Мы поставщика сменили. В цене выиграли, а в качестве…

Сергей снова глянул вниз, где в машине маялся с надорванной спиной первый зам. Нужно сказать Пескову, чтобы немедленно разрулил вопрос с цементом.

Охранник, очевидно, почувствовав дурноту, еще больше побледнел и ринулся по ступеням лесов вниз.

…Палец на курке дрогнул. За последние пятнадцать минут Песков мог бы раза три освободить себе пьедестал.

Охранник подбежал к водителю, который курил на улице, и, словно читая мысли Пескова, сказал, кивая на верхотуру, на Барышева: