Всегда вместе

Хавкин Оскар Адольфович

— Во имя чего это выстрадано, Троша, это и многое другое?.. В этой борьбе, в этих испытаниях родилось наше могущество, наше невиданное в истории человечества единство. И уж совсем не для того это все делалось, — усмехнулся учитель, — чтобы Трофим Зубарев не посещал занятий.

Юноша сидел, расправив плечи, положив руки на ребром поставленную книгу, смотря прямо в лицо учителю.

— Очень трудно, Андрей Аркадьевич. Вы знаете, как мне трудно учиться!

— Знаю, — ответил учитель.

— На той неделе я чуть не пристал к верблюжьему обозу… Солгал директору, что заболел… И вдруг

вспомнил, как все беспокоились, когда Зоя ушла, подумал, что и меня искать будут… Стыдно стало… Решил, что это малодушие…

— И это знаю. А трудно тебе потому, что ты хочешь в одиночку все пережить. А нас советская власть приучила помогать друг другу. Ты знаешь, Зубарев, в чем сила советских людей?

Бесстрастное лицо юноши нисколько не обманывало учителя. Троша не пропускал ни одного слова.

— В том, что мы, люди разных поколений, разных профессий, из различных уголков страны, всегда вместе. И в малом и в большом. Этому научила нас партия.

— А где, Андрей Аркадьевич, ваши родители сейчас? — быстро спросил Зубарев.

— Отец строит новый завод, а мать на партийной работе.

— А вы вот нас учите… — вырвалось у Троши.

Учитель и ученик встретились глазами. И поняли, что каждый по-своему думает об одном.

— Ты прав, Троша: от поколения к поколению мы передаем и будем передавать, как эстафету, вечно молодую силу большевизма. Наша партия — особенная партия. Ей сейчас сорок лет, будет шестьдесят, и восемьдесят, и сто… И она останется молодой. Ты вглядись в портрет Сталина. Посмотри, Троша, какие юные глаза у нашего вождя. Это юность одухотворенной идеи, вечно живой и творящей мысли, юность вдохновенной революционной страсти… Для такой молодости, покоряющей возраст, не страшны никакие испытания. А они были и будут у старшего поколения, и у моего, и у нового — у вас.

Наступила пауза.

Хромов вновь осторожно подошел к больной для Зубарева теме:

— Вот о тебе заботился, как мог, Антон, тот самый, которого ребята задразнили за обжорство. Хотела помочь Зойка, верный и честный товарищ. Не успокоился Кеша, пока не узнал, что с тобой приключилось. Поля Бирюлина всех комсомольцев на ноги подняла. Ребята хотят собрать деньги для тебя. Это пример бескорыстной дружбы… Подожди, не горячись… — Он уловил на лице Зубарева смущение и растерянность. — Сейчас не двадцатый год. За нашей спиной — больше двух десятилетий строительства. Мы вступаем в середину третьей пятилетки. И то, что государство поможет сейчас не только тебе, но и твоей матери, — это не благотворительность, не милостыня, это помощь народного государства, родной власти… А то, что ты горд, стоек, терпелив, — это неплохо. Пригодится в жизни.

Ни учитель, ни ученик не заметили, как вошли и Тиня Ойкин, и Толя Чернобородов, и Ваня Гладких, и Антон Трещенко. Но они уже давно слушали разговор между учителем и учеником.

— Троша, — оказал Тиня, — мы решили в мартовские каникулы всем классом уйти на Иенду. На лыжах.

— Даже дед Боровиков собирается, — оказал Ваня Гладких. — «Я — говорит, — в день семидесятилетия своего не собираюсь сторожить школу. А потом охота, — говорит, — посмотреть на Дарью Зубареву: я двадцать лет в школе водовозом работаю, детей воспитываю,

а она двадцать лет в приискоме работает уборщицей, и рабочие ее очень уважают. Вроде мы как ровня».

— Двадцать лет! Неужели двадцать лет? — спросил Трофим. — А ведь наш дедушка, Андрей Аркадьевич, из старшего поколения, из тех, кто революцию делал.

— А в школе мы бы без него, наверное, пропали. Он каждого из нас и в лицо и по имени знает, — заметил Толя.

— Что ж, ребята, — улыбнулся Хромов, — давайте и вы подумайте, чем бы обрадовать старика.

…Трофим Зубарев на следующий день пришел на занятия.

25. Дед Боровиков

С некоторого времени дед Боровиков начал примечать, что к нему в дом зачастили гости, что вокруг него самого происходит некое странное движение. Старик был не из простоватых — сам любил вокруг пальца обвести.

Ложась, дед размышлял на сон грядущий, соображал, прикидывал.

— Не из-за варенья ли твоего, Марфа Ионовна? — обращался он к жене. — Голубишное твое варенье слаще вишневого. Ей-богу! Или из-за бражки — крепкая она у тебя. Лучше тебя в поселке никто не готовит.

— Выдумываешь! — сонным голосом отвечала Марфа Ионовна. — Тоже невидаль — варенье да бражка…

— А может, кто раньше нашего разведал, что мы деньги на облигации выиграли? Или под избой нашей кто клад нашел? А мы вот разлеглись и не знаем!

— Спи, косматый идол, все выдумываешь! — сердито отвечала Марфа Ионовна.

Дед замолкал, но все продолжал «выдумывать».

А на следующий день «косматый идол» вновь принимал гостей — доброхотно, любопытливо и кумекая про себя, что к чему.

Первым заявился Кеша Евсюков. Его приход не удивил старика: этот был не гостем — своим. Сбило деда с толку лишь то, что Кеша, с карандашом и бумагой в руках, дотошно допрашивал: как он, Боровиков, в былые времена «старался» по приискам, как хозяйничали встарину англичане на руднике, как дед получил четыре Георгия, как партизанил, как строились заново Новые Ключи.

— «Как, как»! — изнемог наконец дед. — Ты что, Коша, в попы готовишься — меня исповедуешь? У меня грехов нет. Чист, как святцы… Дай ему, Ионовна, варенья из новой банки, пусть помолчит.

Кеша деловито намазывал варенье на пшеничный ломоть хлеба, а расспросы продолжал.

Через несколько дней Боровикова навестил школьный поэт Толя Чернобородов; он пучил на деда бесхитростные круглые глаза, ерошил волосы и тоже записывал, а когда уходил, уже на пороге, воскликнул: «Нашел, нашел! Вот это рифма: деда — победа!» Тут уж Марфа Ионовна усомнилась в Толином здоровье и заявила, что интернатская жизнь не доведет ребят до добра.

Если бы Захар пришел с бумагой и карандашом, дед бы, наверно, выставил его за дверь. Но Астафьев купил деда фотоаппаратом. Юноша был, как всегда, немногословен и только нащелкивал, снимая деда «по бороду», в пояс и полный рост, одного, и с бабушкой, и даже с огромным, в рыжих полосах, котом по прозвищу Арестант.

В солнечный, погожий день ввалился в дом Сеня Мишарин с ящиком красок и холстом. Он усадил школьного водовоза в кресло, и дед просидел полтора часа, не шелохнувшись, пока не взмолился: