Всего лишь скрипач
Шрифт:
— Сейчас мы попадем в комод, — сказал Петер Вик. — У нас с тобой места в верхнем ящике. Как видишь, нижний ящик немного выдвинут, чтобы дамы не помяли свои наряды.
Они сели на переднюю скамью. Кристиан затаил дыхание: театр напоминал ему большую церковь.
— В этих кроватях с балдахинами по обе стороны от нас будут сидеть король и королева, — сказал Петер Вик. — Большое размалеванное одеяло впереди поднимется вверх, как парус на шхуне, потом выйдут бабенки и начнут дрыгать ногами, сначала одной, потом другой, совсем как муха, упавшая в кувшин со сливками!
Свечи ярко горели над позолоченными ложами, где сидели богато разодетые дамы. И вот появился король в сопровождении
Воцарилась полная тишина, а потом море звуков наполнило зал. Началась пьеса, и Кристиан услышал пение, какого не слыхивал никогда прежде. Слезы навернулись ему на глаза; он постарался скрыть это, зная, что над ним будут смеяться. Само небесное блаженство не могло превзойти счастья сидеть здесь вечно, а между тем вокруг говорили, что пьеса была скучновата, вот после нее начнется по-настоящему интересное — великолепный балет «Рольф Синяя Борода».
Музыка зазвучала как человеческие голоса, более того, как сама природа. Кристиану казалось, что он слышит грозу в ту ночь у источника, когда деревья гнулись словно тростник, а палые листья вихрем завивались вокруг его ног. Кристиан слышал ветер, подобный тому, что завывает вокруг мачты и снастей, но теперь он пел мелодично и восхитительно, это напоминало скрипку крестного, но было гораздо прекраснее.
Занавес взвился вверх. Убитые жены Рольфа Синей Бороды в белых саванах парили вокруг ложа своего убийцы; музыка говорила могучим языком смерти, и воображение Кристиана на мощных крыльях летело вслед романтической поэзии. Как он завидовал детям, танцевавшим перед Изаурой! Как ему хотелось быть в их числе! Более счастливой судьбы, чем у них, не было ни у кого на свете. О, если бы он посмел прокричать о своем стремлении, о своей мечте сидящему здесь королю, тот без сомнения, услышал бы его и помог ему! Но Кристиан не решился. Жизнь актера казалась ему волшебным воплощением счастья и красоты — не он один питает такие иллюзии.
В Париже идет балет «Хромой бес» — там все шиворот-навыворот, это противоположность тому, что зрители привыкли видеть. Мы как бы переносимся на сцену и оттуда смотрим на воображаемый зрительный зал; кулисы повернуты неразрисованной стороной, задник поднимается, как занавес, а за ним открываются ряды партера, где публика аплодирует и свистит. Танцующие на сцене повернуты к настоящей публике спиной. Таким образом сценически раскрывается мысль автора, и она сразу становится понятной — но если бы так же легко могли мы заглянуть в человеческие сердца, какой мир теней, полный страстей и слез, открылся бы перед нами! Эта толпа веселых, танцующих женщин видит у себя дома только бедность. Один из хористов мог бы занять ведущее место на сцене, но дирекция его не ценит, а режиссер терпеть не может. В театральном государстве человек, как в древних Афинах, находится под властью тридцати тиранов. Жалованье у артиста такое, что впору ему и его семье добиваться пропуска в бесплатную столовую для бедных. Авторы не получают пенсии, может быть, затем, чтобы мысль о нищей старости поддерживала в них необходимый трагический накал…
— Вот сидит Наоми! — воскликнул вдруг Кристиан, внезапно разрушив чары. — Да, это она!
Он отвел взгляд от волшебного мира на сцене и не видел, как борется Изаура с искушением открыть запретную комнату; взгляд его был устремлен на стройную, хорошенькую девочку с черными газельими глазами и южным цветом лица. Она сидела в первом ярусе среди других нарядных дам.
— Мы вместе играли, — объяснил Кристиан Петеру
Скоро, увы, слишком скоро великолепное зрелище подошло к концу, и все ринулись прочь так поспешно, будто за ними гнались. В давке Кристиан тщетно пытался отыскать взглядом Наоми, но она исчезла; быть может, это она сейчас промчалась мимо в грохочущей карете.
Музыка еще во всей полноте звучала в ушах Кристиана, весь спектакль живо вставал перед его глазами — с такой живостью звезды видятся человеческому глазу еще долго после того, как погаснут. Теперь Кристиан понял, что происходящее с ним — это нечто более высокое и благородное, чем повседневные занятия обычного человека; звуки пробудили его собственный талант, и он стремился к воплощению. Он угадывал в своей душе жемчужину, священную жемчужину искусства; мальчик не знал, что она, так же как и морская жемчужина, чтобы засиять во всей красе, нуждается в ловце, который поднимет ее на свет Божий, а также в раковине или устрице, к которой она могла бы прирасти, то есть в высоком покровительстве.
— Похоже, ты с удовольствием прыгал бы вместе с ними, — заметил Петер Вик.
— О да! — пылко воскликнул Кристиан.
— Это незавидный кусок хлеба, мой мальчик! — покачал головой шкипер. — За то, что мы с тобой платим по три марки, им приходится кривляться перед нами.
Нет, с этим Кристиан не мог согласиться: ведь король и тысячи людей смотрели и слушали с благоговением, как внимают пастору в церкви. Мальчик помнил весь спектакль до мелочей, и на фоне этого великолепия перед ним витал образ Наоми, любимой подруги детских игр.
Обуреваемый роем мыслей, лежал он на узкой койке под низким потолком каюты; сырой осенний туман разлился по палубе и укрыл шхуну, так же как сам Кристиан внутри шхуны был укрыт от всего большого города и забыт всеми. Быть может, это было прообразом его будущего — такое ведь не раз случалось с одаренными людьми. Талант подобен яйцу, которое нуждается в тепле и должно быть оплодотворено удачей — иначе из него не вылупится птенец.
Было далеко за полночь, когда веки мальчика смежил сон.
И еще много вечеров подряд сидел он один в маленькой полутемной каюте; в гавани не теплилось ни огонька; он то проигрывал на скрипке то, что запомнил из «Рольфа Синей Бороды», то пытался подобрать мелодию, которая передала бы песнь ветра в снастях шхуны. Из обрывков музыки, ежедневно доносившейся до него с главной улицы, в его памяти сохранились целые такты, и он играл их в пестром попурри. Часто его посещала надежда, что та приветливая дама, его добрая фея, неожиданно появится на борту и мановением волшебной палочки изменит его жизнь. Думал он и о Наоми: она все-таки любит его, она ведь плакала, когда они расставались.
Однажды вечером он опять остался совсем один на шхуне, а большой дом у самой воды сиял огнями и оттуда доносилась чудесная ликующая музыка. Там танцевали. Все это напомнило ему вечер в Глорупе. Он стоял, прислонившись к мачте, и вдыхал аромат мелодий.
Вдруг ему пришла в голову одна мысль: он взобрался по снастям и оказался на одном уровне с залом, где танцевали. Одно из верхних окон было открыто, и через него он разглядел все нарядное общество. Оно состояло в основном из детей — это был чудесный детский бал. Все были веселы и празднично одеты. Большие картины висели на стенах; две мраморных статуи стояли высоко на блестящих консолях, а вокруг горели свечи, отражаясь в зеркалах, удваивающих их свет. Мимо него проплыла в танце тоненькая прелестная девочка; ее черные как смоль волосы волнами падали на красивые детские плечики, живые темные глаза лучились весельем.