Всего один поцелуй
Шрифт:
Лакей побежал выполнять распоряжение так быстро, что с него слетел парик, обнажив темную косу.
– Проклятие. – На лице прибежавшего Люка читался ужас. Оставшиеся гости поспешно попрощались и разошлись.
– Люк, скачите в обход Сент-Ивса. Я возьму на себя дорогу в Пензанс, – быстро распорядился Куинн. – Брауни, отправляйтесь в Пенроуз; Майлз, поезжайте по северной дороге, и, – тут он посмотрел на Джорджиану, – скажите тому, кто сейчас скачет через сад, чтобы он ехал по восточному пути к противоположному берегу.
Все без лишних слов бросились исполнять его указания.
Джорджиана
Через сад ехал не кто иной, как Грейсон. Ее брат.
Он вернулся, и, казалось, ее сердце сейчас выпрыгнет из груди от радости. Она понятия не имела, как он узнал, что ему нужно приехать именно сюда. Но она никогда прежде не была так счастлива, видеть, кого бы то ни было.
Браун проклинал булочки, кувыркавшиеся у него в желудке, мчась во весь опор в направлении Пенроуза. Боже всемогущий, он удавит ее, как только догонит, и ловушка Куинна захлопнется. Он старался не думать о том, что сделает с собой, если прибудет слишком поздно.
Боже, как она вообще могла это сделать? Сколько раз он предупреждал ее? Сколько замков было понавешено за прошедшие годы? И все равно, вот он опять гонится за ней, дабы спасти ее упрямые хрупкие кости.
Браун снова и снова проклинал жребий, определивший ему любить единственную женщину. Четыре фута и одиннадцать дюймов пламени. Богиню из ада с щедрой душой ангела и неутолимой жаждой арманьяка. Слезы текли по его вискам, когда он подгонял свою лошадь, пытаясь не обращать внимания на боль, терзающую его старое тело.
Он заметил небольшую деревяшку – по всей видимости, спицу, а рядом – песчаную дорожку, по которой направил коня галопом. Возможно, срезав дорогу через луг, удастся ее догнать. Проскакав полмили, он снова оказался на дороге и ясно увидел, что впереди кто-то едет.
Сердце Брауна яростно застучало, когда он сорвал нелепую, похожую на корзину с фруктами шляпку Аты с низкой ветки дерева. За следующим поворотом он увидел и саму Ату.
Фаэтон как раз занесло на крутом повороте, и раздавшийся визг Аты поверг Брауна в ужас. Его гнедой скакун, должно быть, почувствовал состояние хозяина и рванулся вперед. Джон нагнулся вперед в седле и помчался дальше, сплевывая пыль и надеясь на чудо.
Казалось, он уже никогда не обгонит экипаж, но вдруг его лошадь вырвалась вперед. Он успел нагнуться и схватить поводья несущегося рядом коня. Он равномерно натягивал и опять отпускал их, молясь, чтобы впереди их не ждал откос.
– Тпру, – глубоким голосом сказал он, – тише, тише. Хватит, хватит. Тпру. – Он продолжал произносить успокаивающие слова, медленно отпуская и снова медленно натягивая то одни, то другие поводья, таким образом, удерживая свою лошадь немного позади запряженных в экипаж.
Наконец фаэтон остановился, кони били копытами и фыркали от неудовольствия.
Джон спустился с седла. Без слов он привязал поводья лошади к задней части фаэтона, заметил в колесе отсутствие одной спицы, почти оторванное место для грума и большие участки ободранной краски. Он покачал головой и забрался сбоку на предательски высокий экипаж. Ох уж эти проклятые нелепые понятия о том, какова должна быть современная карета…
Все это время он слышал ворчание
– Дай мне поводья.
– Нет, – обиженно ответила она.
– Дай мне поводья немедленно, милочка.
Последовало долгое молчание. Наконец Ата захныкала:
– Я не могу.
– Не можешь или не дашь?
– Джон, посмотри на меня, – пробормотала она.
Он весь обратился во внимание. Она не называла его по имени почти пятьдесят лет. Когда он взглянул на нее, в ее глазах стояли слезы. Он накрыл ладонью ее руку:
– Разожми руки, Мерседитас.
– Я не могу, – ответила она, рыдая, – они не разжимаются.
Осторожно перевернув ее здоровую руку, он постепенно извлек поводья из ее стиснутых пальцев.
Одна из лошадей заржала, явно желая двинуться дальше.
Собрав все поводья, он пустил лошадей вперед медленной рысью. Оставалось надеяться, что поврежденное колесо продержится до Пенроуза, где он сможет прийти в себя в относительной тишине своего кабинета – если, конечно, раздобудет пинту бренди.
– Джон, – заговорила она, – это была не моя вина. Не моя. Я прекрасно правила экипажем. Я знаю, все думают, что я отвратительно управляюсь с лошадьми, но они не правы. Моя здоровая рука прекрасно справляется в одиночку. И Куинн разрешил мне ездить в его экипаже, когда мне угодно. Но, видишь ли, я пустила лошадей легким галопом, как вдруг три оленя выскочили из-за живой изгороди и чуть не столкнулись с нами. Я осадила лошадей – вполне профессионально, хочу заметить. И все бы кончилось хорошо. Я бы доехала до Пенроуза и доказала бы всем, как они не правы, но на резком повороте ветка зацепилась за поводья одной из лошадей и вырвала их у меня из рук. И эти глупые кони помчались, и… – Ее взволнованный голос, наконец, оборвался.
– И?… – произнес Браун.
– И… Почему ты молчишь? Говори. Скажи, что я старая упрямая дура. Я же знаю, тебе хочется это сказать.
– Нет, я бы выразился иначе.
– Ну, так выражайся как угодно, и покончим с этим. По крайней мере, я смогу сказать Люку, что уже получила от тебя выговор. А Куинн не станет меня упрекать. Он… – Она затихла, поняв, что Браун не собирается перебивать ее.
Еще четверть часа раздавался только стук копыт по утоптанной земле.
– Останови лошадей, пожалуйста, – наконец попросила Ата несчастным голосом.
Браун подчинился, направив лошадей в сторону от дороги, в манящую тень деревьев, и посмотрел на Ату.
– Да?
– Поговори со мной. Если хочешь, выругай меня. Только, пожалуйста… поговори со мной. Я не могу вынести твоего молчания.
Он погладил ее по морщинистой щеке.
– Правда? Мне приходилось терпеть твое молчание последние пятьдесят лет, и я уже начал думать…
– Джон, я прошу прощения. Я больше не буду ездить на лошади или в карете одна. – Она закусила нижнюю губу. – Но можно мне править экипажем, если кто-нибудь будет сопровождать меня?